– Так и будет, несомненно.

Он мрачно посмотрел на Алиенору:

– Должно быть, ты слышала, что на коронации Гарри я взял на себя обязанность прислуживать ему за столом, поскольку это был важный для него день и потому что я гордился им. И я сказал ему, что не часто один король прислуживает другому королю. А Гарри, позабыв о всяких приличиях и вежливости, ответил, что не так уж редко сын графа прислуживает сыну короля.

– Да, я слышала, мне рассказала Изабелла, – ответила Алиенора, – и мне показалось, что его остроумие было несколько неуместно в данном случае.

– Вот именно, и я рассердился, – продолжал Генрих, – но знаешь, что интересно? В глубине души я рад тому, что вырастил истинного правителя. Мне этого не хватало, потому что я был слишком занят, голыми руками выцарапывая наследство. Он блистает в короне, Алиенора, и все видят, что он блистает.

Ее сердце изливалось гордостью – и болело от укола осколком былой любви к мужчине, едущему с ней рядом. Еще один кусок разбитого хрусталя с острыми, как лезвие клинка, краями.

– Конечно, его придется направлять и учить, но пусть он пока погреется в лучах славы, которой я не знал в его возрасте.

– Согласна, – сказала Алиенора, – но не мешай ему мужать. А для этого он должен нести ответственность и самостоятельно принимать решения – и делать ошибки.

– Сам знаю! – огрызнулся Генрих. – Я не глупец и очень тщательно готовлю будущее наших наследников.

И это означает, что ты постараешься не дать им ни капли власти как можно дольше, подумала Алиенора. Ребенок никогда не должен диктовать волю родителю, но порой власть Генриха была слишком жесткой.

Дорога повернула, и впереди показалось ущелье и жмущаяся к обрывистой желтовато-серой скале часовня Мадонны Рокамадурской.

Неземная тишина окутывала ущелье: словно тонкая вуаль упала поверх знойного марева. Генрих тихо выдохнул и невольно издал восторженное восклицание. Алиенора, потрясенная не менее супруга, смотрела на строения и недоумевала, как они удерживаются между землей и небом. Больше всего часовня и деревня вокруг нее походили на орлиное гнездо, но для людей, а не для птиц.

Легенда гласила, что святой Амадур был слугой юного Христа, а потом отправился в Галлию, где стал отшельником. Его нетленные мощи обнаружили здесь восемь лет назад. Рядом с телом лежала статуя Девы Марии, вырезанная из дерева. Говорили, что она чудотворная: исцеляет болезни, особенно язвы и старые незаживающие раны. Здесь же, вонзенный в скалу и прикованный железной цепью, хранился меч Дюрандаль, который принадлежал когда-то великому и трагическому герою Роланду. Этот рыцарь защищал горный перевал Ронсеваль от орды сарацин.

– У меня волосы дыбом встали, – пробормотал Генрих, передергивая плечами.

Словно зачарованный, он слез с коня и упал на колени в придорожную пыль, чтобы помолиться, и все поспешили последовать его примеру. Алиенора тоже опустилась на каменистую почву рядом с мужем. Генрих, похоже, был искренне взволнован красотой святого места, и она задумчиво посмотрела на него, прежде чем сама склонила голову в молитве. Она не смела надеяться, что супруг может измениться, но могла молиться об этом.

Потом паломники продолжили путь. Солнце скатывалось к западному горизонту, и умирающий свет раскрашивал камни в оттенки рубина и огня. К тому времени, когда кавалькада прибыла к постоялому двору у подножия скалы, сумерки уже сгустились, а камни стали фиолетовыми.

* * *

Посещение часовни подразумевало подъем по двум с лишним сотням ступеней – на коленях и с молитвой на каждой из них. Генрих и Алиенора приступили к тяжкому испытанию на следующее утро, после исповеди и мессы, и закончили только за полдень, не имея за это время во рту ни крошки еды или капли питья. Они совершенно измучились, особенно Генрих. Его губы сжались в тонкую линию, мышцы дрожали от усталости. Однако это подвижническое деяние являлось великим символом смирения, и напряжением воли он заставил себя довести его до конца. Амлен держался за спиной у Генриха, готовый подхватить брата, если тот покачнется или потеряет сознание; к счастью, до этого не дошло. Алиенора слышала, как Изабелла шепчет молитвы, на каждой ступени выпрашивая прощения за свои грехи. Честно говоря, Алиенора не могла себе представить, чтобы ее подруга хоть в чем-то согрешила.

Генрих распростерся перед Черной Мадонной. Алиенора подозревала, что это он улучил момент и отдыхает, но в глазах священников часовни такая поза свидетельствовала о благоговении. Королева склонилась рядом с супругом, поцеловала холодные каменные плиты пола. От аромата воскурений закружилась голова. Облегчение оттого, что она добралась до верха лестницы и достигла цели, превратилось в удовлетворение от исполненного долга, а глядя на мудрую, всезнающую полуулыбку на почерневших от времени чертах Рокамадурской Богородицы, она прониклась глубоким религиозным покоем и единением с высшими силами.

Потом Алиенора стояла рядом с Генрихом и смотрела на расстилающуюся внизу долину и плывущие у них под ногами облака. Да, они и вправду оказались между небом и землей. В высокой синеве парил одинокий орел, широко раскинув крылья. Алиенора, прямая как пика, наблюдала за его полетом, и душа ее ликовала. В состоянии духовного прозрения она поняла: это знамение. Генрих тоже заметил орла, но тут же развернулся и ушел, таща за собой Амлена. Он хотел поближе рассмотреть меч в скале. Его уже занимали мирские, практические дела.

К Алиеноре приблизилась Изабелла, и обе женщины стояли бок о бок и разглядывали затянутый облаками провал ущелья.

– Кажется, Генрих готов вернуться к деятельной жизни, – произнесла Изабелла. Из-под ее вимпла выбилась прядь волос, и облако посеребрило их каплями влаги.

– Пожалуй. Здесь он не захочет задерживаться. Его уже тянет обратно – править и повелевать. – (Орел исчез из виду, а из-за облаков полезли в небо серые щупальца туч.) – Я думала, у нас будет больше времени.

– Больше времени на что?

Алиенора горько вздохнула:

– Мой первый муж, будь его воля, только и делал бы, что совершал паломничества. В Иерусалиме мы провели целый год после того, как все остальные уже уехали во Францию. Там он обходил святыни одну за другой, а призывы аббата Сугерия вернуться домой приводили его в уныние. А у Генриха никогда не было подобного стремления. Для него ценно только то, что имеет практическое применение. Он лучше будет изучать меч, чем проникнется величием Божьего творения. Какое-то время я думала, что после тяжелой болезни он стал иначе смотреть на вещи. Может, так и было, но теперь ему стало лучше, и он считает это путешествие законченным, а свой долг перед Господом исполненным. Да, он вернется к деятельной жизни – и к своим старым привычкам.

Бюр-Ле-Руа, Нормандия, Рождество 1170 года

Алиенора обхватила ладонями кубок подогретого вина и подавила приступ дрожи. По ставням барабанил дождь, а ветер, задувающий в щели, был таким ледяным, что казалось, будто дождь вот-вот превратится в снег. Крыша бревенчатого строения протекала, все пропитала сырость. Пламя в очаге испускало едкий дым и почти не согревало. Все надели самые теплые зимние одежды и, зябко ежась, ругали погоду.