Сейчас, как никогда, была бы уместна неуемная веселость Гарри, но он со свитой пребывал в Вестминстере. Из Фонтевро приехали Иоанн и Иоанна, чтобы провести Рождество с родителями, и их присутствие внесло некоторое оживление в празднества. Только вот со стороны Алиеноры за столом опустело еще одно место: то, где обычно сидела Нора. В этом году она отмечала Рождество с кастильским двором в Бургосе, за горными перевалами, занесенными в это время года снегом.

Генрих полностью оправился после болезни и изнывал от безделья. Он намеревался поехать в Англию одновременно со своим непокорным архиепископом. Однако эти планы не сбылись, потому что после возвращения из Рокамадура королю пришлось гасить на французской границе беспорядки, разжигаемые королем Людовиком. Недовольство все еще бурлило, но стороны договорились о перемирии на время зимы. Генрих решил провести Рождество в Бюр-Ле-Руа и отплыть в Англию в новом году. Бекет уже находился в Кентербери.

Алиенора наблюдала за тем, как Иоанн играет с костяными дисками, нанизанными на нити в деревянной рамке. Он перекидывал их к краю, отсчитывая вслух по одной, а потом считал в обратном порядке, складывал и отнимал, составлял узоры. Алиенора с улыбкой представляла его маленьким служителем в казначействе. В свойственной ему манере Иоанн играл один, ни с кем не желая делиться своей игрушкой. Он предпочитал сидеть в углу, спиной к стене и наблюдать за окружающими. Его взгляд был напряженным, оценивающим и совсем не детским.

Королева подозвала его к себе, чтобы угостить засахаренной грушей и послушать историю, которую готовился рассказать Мэтью-сказочник. Иоанн сначала насупился, не желая прерываться, но потом аккуратно спрятал игрушку под подушкой и направился к матери. Алиенора подсадила его на скамью рядом с собой и нежно пригладила ему волосы. С другого бока к ней прижималась Иоанна с тряпичной куклой в руках. Лицо дочки светилось нетерпением – она не могла дождаться, когда же Мэтью начнет.

Родом сказитель был с валлийских границ, а свои истории – коих знал великое множество – рассказывал под аккомпанемент маленькой самшитовой лиры, извлекая из нее чистые, как слезы, звуки. У него были блестящие карие глаза и худое, выразительное лицо, которое умело моментально изменяться в лад истории: вот оно излучает веселье, пока идет рассказ о говорящем осле, а вот стало грозным, потому что сказитель завел историю о страшном чудовище, которое вылезает из болот, разрывает людей на части и сжирает их, и потому пришлось искать героя, чтобы тот спас род человеческий от уничтожения. Иоанна в сладком страхе жалась к Алиеноре. Иоанн слушал внимательно и с интересом, но не боялся. Он думал, что было бы неплохо поймать такое чудовище и посадить на цепь, чтобы потом приручить и стращать им возможных врагов.

Когда Мэтью закончил, вперед вышел Ричард с лютней в руке и спел гимн в честь Девы Марии и ее младенца Христа. У него вскоре должен был начать ломаться голос, а пока он звучал глубоко и звонко, и в глазах Алиеноры появились слезы. Ричард находился на сломе между детством и юношеством и был так красив, что захватывало дух.

Звучали последние ноты гимна, когда к Алиеноре на цыпочках подошел камерарий и прошептал ей на ухо, что прибыли епископы Йоркский, Лондонский и Солсберийский и просят аудиенции.

Алиенора похвалила сына и наградила его за песню золотым византином, чему он сильно обрадовался.

– Немедленно впустите их! – велела она затем камерарию. – В такую погоду нельзя оставаться под открытым небом без огня. Полагаю, королю сообщили?

– Да, госпожа.

Алиенора отослала Иоанна и Иоанну с няньками, но Ричарду разрешила остаться. У нее возникли нехорошие предчувствия: если три епископа рискнули пересечь море в такую неблагоприятную погоду, значит дело срочное. Вероятнее всего, оно касалось Томаса Бекета, и это пугало.

Вошли епископы. С их одежд капала вода после трудного морского путешествия, за которым последовала скачка под дождем. В своем плачевном состоянии, нахохленные и коротко переговаривающиеся между собой, они походили на выводок насквозь промокших цыплят. Алиенора поднялась, приветствуя их, и пригласила к очагу, попутно велев слугам принести полотенца и подогретое вино.

Ворвался Генрих в облаке холодного воздуха с лестницы и с недоумением уставился на мужчин, утирающих с лица капли.

– В чем дело? – бросил он.

Роберт Пон-Левек, архиепископ Йоркский, убрал от лица полотенце и поклонился. В тепле его накидка начала парить.

– В Англии происходят неслыханные и прискорбные события, сир, вот почему мы принуждены были явиться к вам лично.

– Что за события? – рявкнул Генрих. – Не ходи вокруг да около!

Подбородок архиепископа задрожал от негодования.

– Архиепископ Кентерберийский отлучил нас от Церкви – зачитал свое постановление в ходе службы в Кентербери, перед всей паствой. Отлучение он связывает с тем, что ваш старший сын был коронован незаконно и должен быть низложен. Бекет заявляет, будто получил от папы римского право отлучить от Церкви кого угодно, включая вас и королеву.

– Его рыцари разъехались по всей стране, подстрекая к мятежу, – перебил его Джилберт Фолиот сиплым от простуды голосом. – Они призывают народ взяться за оружие и добиться правосудия.

Алиенора подавила негодующий вскрик. Бекет упрям и ожесточен, но она никогда не считала его способным на предательство.

На щеках у Генриха заходили желваки.

– И что это значит – что я следующий? Где он остановится? Или вообще не остановится?

Архиепископ Йоркский отдал намокшее полотенце одному из слуг Алиеноры.

– Мы все как один прибыли сюда, чтобы оповестить вас, сир, но не пристало нам указывать королю, что делать. Вы решайте, а нам нужно немедленно продолжить путь – в Рим, просить папу отменить указ архиепископа. Пока интердикт в силе, мы все отлучены от Церкви, и христиане должны держаться от нас подальше, иначе им самим будет грозить отлучение.

Джилберт Фолиот подхватил с неистовой убежденностью:

– Сир, пока Томас жив, вы не будете знать ни покоя, ни мира, ни один день не будет добрым для вас. Он встал на путь раздора и признает только свою власть, и ничью другую.

Роберт де Бомон, молодой граф Лестер, который прислуживал Генриху, не смог молчать и горячо поддержал священников:

– Архиепископ Кентерберийский доказал, что он опасный человек, сир. За это он сам должен быть осужден и изгнан.

– Нет, его нужно вздернуть на виселице! – воскликнул Ингельрам де Богун, родственник епископа Солсберийского. Жалкий вид пожилого сородича поверг его в ужас. Вокруг де Богуна все согласно закивали. – Ни один священнослужитель не вправе поднимать мятежи против короля. Это предательство.

Дыхание Алиеноры участилось. Если Бекет действительно затевает в Англии бунт и грозит низложить ее сына, его надо остановить.

Глаза Генриха метали молнии ярости.

– Каких же ничтожных трусов и предателей призрел я и кормил в своем доме, что они позволяют подлому служке оскорблять их господина! А ведь это человек, которого я поднял из грязи, который ел мой хлеб и разбогател от моих щедрот. А теперь он брыкается, желая ударить меня в зубы!