Мы мельком демонстрируем наши торсы в доказательство того, что на нас нет никакой защиты. Грудь у Анри розовая и безволосая, словно брюхо свиньи. Все это время он смотрит на свои руки, в пол, на балки наверху – куда угодно, лишь бы не на меня.

Наше оружие взвешивается и измеряется.

– Господа, – поясняет старший сержант, – если один из вас будет ранен или рана будет получена кем-нибудь из ваших секундантов, дуэль прекращается. Но если раненый будет настаивать на продолжении боя, то после обследования раны дуэль может быть возобновлена. – Он вручает нам наши сабли. – Приготовьтесь.

Я пару раз приседаю, делаю несколько пробных выпадов и отражений атаки, потом поворачиваюсь к Анри, который стоит от меня шагах в шести и теперь наконец смотрит на меня, и я вижу ненависть в его глазах. Я сразу же понимаю, что он попытается меня убить.

– Приготовиться! – командует старший сержант, и мы занимаем свои позиции. Судья смотрит на часы, поднимает трость, резко опускает ее. – Приступайте!

Анри тут же бросается на меня, размахивая саблей с такой скоростью и силой, что чуть не выбивает у меня из рук оружие. Мне не остается ничего иного, как отступить под градом ударов, парируя их скорее по наитию, чем следуя выучке. Нога у меня подворачивается, я спотыкаюсь, и Анри замахивается саблей, целясь мне в шею. Ранк и Эдмон протестующе кричат, возражая против такого запрещенного удара. Я подаюсь назад и чувствую спиной стену. Анри уже оттеснил меня шагов на двадцать от моего исходного места, и мне приходится нырять, уворачиваться от него и, смещаясь в сторону, занимать новую оборонительную позицию, но он продолжает наступать.

Я слышу, как Ранк жалуется судье:

– Это же нелепо, мсье!

– Полковник Анри! – кричит судья. – Цель дуэли – уладить разногласие между двумя господами!

Но я вижу по глазам Анри: он ничего не слышит, кроме шума крови в ушах. Он делает очередной выпад, и я чувствую клинок кожей шеи, – пожалуй, никогда еще в жизни не был я так близко к смерти.

– Прекратить! – кричит Ранк.

И в этот момент острие моей сабли ранит предплечье Анри. Он смотрит на руку, опускает оружие. Я делаю то же самое, а секунданты и доктора спешат к нам. Старший сержант смотрит на часы:

– Первая схватка продолжалась две минуты.

Мой врач ставит меня под слуховым окном и, поворачивая мою голову, осматривает шею.

– Все в порядке. Клинок прошел в волоске от шеи.

Хотя рука у Анри кровоточит, ранение несерьезное, всего лишь царапина, но этого достаточно, чтобы судья сказал ему:

– Полковник, вы вправе отказаться от продолжения.

– Мы продолжим, – качает головой Анри.

Пока он закатывает рукав и отирает кровь, Эдмон говорит мне вполголоса:

– Этот тип – сумасшедший убийца. Я никогда такого не видел.

– Если он проделает это еще раз, – добавляет Ранк, – я потребую остановить дуэль.

– Нет, – говорю я. – Не надо. Мы будем сражаться до конца.

– Господа, займите ваши места! – командует судья. – Приступайте!

Анри пытается продолжить схватку в той же манере, с прежней агрессивностью, оттесняя меня к стене. Но его предплечье залито кровью. Мокрые пальцы плохо держат эфес. Рубящие удары не имеют прежней убедительности – они стали медленнее, слабее. Ему необходимо поскорее прикончить меня, иначе он проиграет. Он вкладывает все силы в последнюю атаку, направляя клинок мне в сердце. Я отражаю удар, разворачиваю его саблю, наношу колющий удар, который приходится в край его локтя. Анри ревет от боли и роняет саблю.

– Прекратить бой! – кричит его секундант.

– Нет! – ревет в ответ Анри, он морщится, хватая себя за локоть. – Я могу продолжать!

Он наклоняется, подбирает саблю левой рукой и пытается вложить эфес себе в правую, но его окровавленные пальцы не держат саблю. Пытается несколько раз, но каждая его попытка поднять саблю правой рукой заканчивается падением оружия на пол. Я смотрю на него без сожаления.

– Дайте мне минуту, – бормочет Анри и поворачивается ко мне спиной, чтобы скрыть свою слабость.

В конце концов два полковника и доктор убеждают его подойти к столу, чтобы осмотреть рану. Пять минут спустя к тому месту, где стоим в ожидании я, Эдмон и Ранк, подходит полковник Паре и объявляет:

– Поврежден локтевой нерв. Пальцы потеряли хватку на несколько дней. Полковник Анри должен выйти из боя. – Он салютует нам и уходит.

Я надеваю жилет и пиджак, смотрю туда, где на стуле, опустив плечи, сидит, уставившись в пол, Анри. За его спиной стоит полковник Паре, помогая натягивать мундир на руки, потом полковник Буассоне становится на колени и застегивает ему пуговицы.

– Посмотрите на него, – презрительно говорит Ранк, – как большой ребенок. Это конченый человек.

– Да, – отвечаю я. – Хочется в это верить.

Мы не соблюдаем обычной для дуэлей традиции, не обмениваемся рукопожатием. Вместо рукопожатий я покидаю манеж через другой выход, чтобы избежать соприкосновения с враждебной толпой, потому что известие о ранении их героя просачивается на проспект Ловендаль. Судя по первым страницам выпущенных на следующий день газет, Анри вышел из манежа под сочувственные крики своих сторонников с рукой на перевязи, он уехал в открытом ландо, потом свернул за угол к своему жилью, где его ждал лично генерал Буадефр, чтобы от имени армии пожелать всего наилучшего. Я еду на завтрак с Эдмоном и Ранком и обнаруживаю, что старый сенатор и в самом деле прав: у меня редко когда был такой аппетит и редко я ел с таким удовольствием.

Это жизнерадостное настроение не оставляет меня, и в течение трех следующих месяцев я просыпаюсь со странным в моем положении оптимистическим чувством. Дел у меня никаких нет, о карьере я больше не думаю, доход у меня смешной, а накопленный капитал слишком мал. С Полин – ей еще предстоит бракоразводный процесс – я встречаться по-прежнему не могу, потому что за нами, вероятно, будет наблюдать полиция. Бланш уехала, сумев избежать вызова в качестве свидетеля на процесс Золя только после серьезных закулисных действий, предпринятых ее братом, и различных уверток, включая подложные сведения, что она – пятидесятипятилетняя старая дева с больным сердцем. Я, находясь на публике, неизменно слышу за собой злобный шепоток, меня постоянно клеймят в разных газетах, которым Анри лжет, будто я встречался с полковником Шварцкоппеном в Карлсруэ. Луи лишается должности заместителя мэра VII парижского округа, а коллегия адвокатов объявляет ему выговор за «ненадлежащее поведение». Рейнах и другие заметные сторонники после выборов теряют свои места в парламенте. И хотя смерть Лемерсье-Пикара становится сенсацией, официально она объявляется самоубийством, и дело закрывается.

Повсюду силы тьмы укрепляются.

Но я не становлюсь полным изгоем. Парижское общество разделено, и на каждую дверь, которая захлопывается передо мной, находится другая – которая открывается. По воскресеньям я прихожу на второй завтрак в дом мадам Женевьевы Строс, вдовы Бизе[59], на улицу Миромениль вместе с другими новыми соратниками, такими как Золя, Клемансо, Лабори, Пруст и Анатоль Франс. По вечерам в среду часто устраивают обеды для двадцати на проспекте Ош в салоне любовницы мсье Франса, мадам Леонтины Арман де Кэлливе, нашей Богоматери Кассации. Леонтина – экстравагантная светская дама с нарумяненными щеками и крашеными рыжими волосами, на которых сидит мягкая шляпка с розовыми чучелками снегирей. А по четвергам я могу пройти четыре перекрестка на запад к Порт-Дофин на музыкальные вечера мадам Алин Менар-Дориан, в чьей алой гостиной, украшенной павлиньими перьями и японскими гравюрами, я переворачиваю страницы нот для Корто[60] и Казальса и трех очаровательным молодых сестер, составляющих трио Шеньо[61].