Именно на «домашних» странах Фландерс концентрируется в первую очередь. По ее мнению, для них характерно более раннее, по сравнению с южной и восточной Европой, формирование нуклеарной (состоящей из одной супружеской пары и ее детей) семьи, более поздние браки, более независимое положение женщины и более человечное отношение к детям, а также привнесенное из протестантизма представление о преуспеянии как признаке благочестия и божественного одобрения. О том, как все эти тренды проявляли себя в разные эпохи и - главное - как они прорастали в сферу жилого пространства, Джудит Фландерс рассказывает в первой - наиболее объемной - части своего труда.

Авторская эрудиция (более: чем просто широкая) изливается на читателя щедрым, но ошарашивающе бурным потоком. Автор то рассуждает о том, насколько не соответствовали историческим реалиям чудесные и такие на вид реалистичные голландские жанровые полотна XVII века (совсем не соответствовали, если кому интересно, - ни в целом, ни в частностях), то пытается (впрочем, довольно безуспешно) раскрыть загадку «плевательной простыни» (этот предмет интерьера неоднократно упоминается у писателей XVII—XVIII веков, но никто не знает, для чего он был нужен), то вдруг пускается в рассуждения о происхождении такого элемента интерьера, как коридор (практически неведомого европейским архитекторам до начала XVII века). Мысль Фландерс порхает с предмета на предмет, и, чтобы сопутствовать автору в ее рискованных кульбитах, от читателя требуется изрядная интеллектуальная гибкость и тренированность.

Вторая (и последняя), куда более компактная и, вероятно, в силу этого куда более упорядоченная часть «Сотворения дома» посвящена той роли, которую всевозможные технологические приспособления играют в организации домашнего пространства. Связь между гигиеническими практиками, водоснабжением и эпидемиологической опасностью, или та диковинная трансформация, которую в середине XX века претерпел камин, превратившись, по сути дела, в телевизор. - вот примерный круг тем, которые Фландерс рассматривает этом разделе.

«Сотворение дома» - не столько концептуальный труд, предполагающий однозначные и легко вербализуемые выводы, сколько причудливое и довольно путаное нагромождение разнообразных сюжетов, имеющих то или иное отношение к пространству дома. Впрочем, одна важная идея из книги Фландерс всё же вытекает вполне однозначно: те обыкновения и устои, которые мы привыкли считать вековыми и незыблемыми, в лучшем случае насчитывают 100-150 лет от роду. Те же порядки, которые и в самом деле можно считать исконными, едва ли понравятся даже самому записному ретрограду, консерватору и адепту «традиционных ценностей».

«Английский дом» Люси Уорсли - книга бытовая, легкая и по-хорошему развлекательная. В некотором смысле ее можно использовать в качестве картинки к «Сотворению дома» Джудит Фландерс - она настолько же доходчива и иллюстративна, насколько книга Фландерс концептуально перегружена и сбивчива.

Композиция «Английского дома» повторяет планировку жилища: четыре ее части посвящены спальне, гостиной, ванной и кухне соответственно. При этом каждый раздел представляет собой, по сути дела, не монолитное целое, но сборник разрозненных виньеток, иногда связанных с заявленной темой -помещением - только по касательной. Так, раздел про спальню охватывает всевозможные аспекты интимной жизни - от деторождения и грудного вскармливания (крайне непопулярного в XVIII и XIX веках - считалось, что кормление грудью можно и, более того, необходимо препоручать профессиональной кормилице) до чтения и секса. Лейтмотив раздела, посвященного ванной, - эволюция человеческих представлений о гигиене. А из главы про кухню мы узнаем о противоборстве женской и мужской прислуги, о способах хранения продуктов до изобретения холодильника и о практиках подачи пищи. Кстати, патриотически настроенным читателям будет интересно узнать, что традиционная манера сервировки пищи в богатых домах, при которой каждый из собравшихся за столом получает свою порцию с общего блюда или из супницы, стоящей на отдельном сервировочном столике, в английской традиции называется «русской подачей». Такой способ подавать еду распространился лишь в 30-х годах XIX века и пришелся англичанам по сердцу как более экономичный - до этого же блюда сервировались по принципу шведского стола.

Обаятельные, легкомысленные анекдоты, собранные на живую нитку рисуют, тем не менее, вполне достоверную картину тех диковинных захватывающих превращений, которые произошли с человеческим жилищем за последние триста лет И в этом смысле «Английский дом», пожалуй, в наибольшей степени соответствует ожиданиям тех читателей, кто, как и я, любит книги про быт и нравы любовью отчасти практической и концептуально незамысловатой.

Первая книга израильского историка Юваля Ноя Харари супербестселлер «Sapiens» - воспроизводила типовую ошибку (или, если угодно, родовую особенность) всех ультра-концептуальных книг, предлагающих простые линейные ответы на сложные вопросы. Вслед за своим учителем и вдохновителем Джаредом Даймондом, пытавшимся одной (пусть и довольно толстой) книгой «Ружья, микробы и сталь» ответить на вопрос, почему Европа обошла остальные континенты в гонке за лидерство, Харари поставил своей целью объяснить, почему человечество как вид выиграло в гонке за мировое господство у других животных.

Проблема состоит в том, что сложные вопросы требуют таких же сложных ответов, а попытка упаковать двести тысяч лет человеческой истории в жесткие концептуальные рамки неизбежно приводит к многочисленным упрощениям и прочим формам насилия над реальностью. Пытаясь доказать, что единственная причина победы человека как вида заключена в его способности к взаимодействию в больших группах, Харари был вынужден отсекать целые событийные ветки, противоречащие его идее, и нещадно давить на факты коленом, принуждая их к повиновению. Однако делал он это так ловко и умело, так изящно размывал границу между вещами всем известными и вещами принципиально недоказуемыми, что уличить Харари в прямой манипуляции было непросто даже профессионалу Для широкого же читателя, питающего слабость к простым объяснениям, «Sapiens» стал универсальным источником мудрости и чуть ли не главной книгой по истории.

«Homo Deus» обладает всеми недостатками первой книги Харари, увы, не обладая при этом ее достоинствами. Избыточная концептуальность, плавно переходящая в манипулятивность, остается неизменной, однако швы и стыки между разными пластами реальности на сей раз куда заметнее и грубее.

Безупречно гладкий, стройный и максимально дружелюбный по отношению к читателю «Sapiens» больше всего походил на пилюлю в скользкой желатиновой оболочке, позволявшей безболезненно проглотить большие объемы сложной информации. Глотать «Homo Deus» читателю будет существенно труднее. Заявленная в подзаголовке «краткая история будущего» возникает во введении, а после - лишь в третьей части, после плотного и в силу этого несколько путаного (как-никак то, что раньше размещалось на 400 страницах, приходится ужать до 200) повторения мыслей, уже известных нам по «Sapiens».