Впрочем, на сей раз к идее группового взаимодействия как главного ключа к успеху добавляется новый нюанс. Харари довольно убедительно показывает, что гуманизм, ставший господствующей религией современности, далеко не так органичен и неизбежен, как мы привыкли считать. Как и другие квазирелигиозные учения, он возник под влиянием конкретных исторических обстоятельств и с их изменением (которое, по Харари, уже не за горами) гуманизм утратит свою актуальность.

Подготовив читателя к неприятной мысли, что все привычные ему ценности (такие как индивидуализм, либерализм, права личности и свобода конкуренции) вот-вот прекратят свое существование под ударами внешних -в первую очередь техногенных - факторов, Харари, наконец, переходит к своему основному предмету, а именно будущему. Так что же ждет человечество за ближайшим поворотом? По мнению автора, прямо сейчас мы проходим развилку возможностей: направо ведет утоптанная дорожка к техногуманизму: предполагающему постепенное, но радикальное изменение человеческой природы с сопутствующей перестройкой этики, экономики и ценностных моделей. Налево же уходит чуть менее торная тропа к датаизму - переосмыслению всего мира как универсальной машины по передаче и переработке информации, в которой отдельным индивидам будет в лучшем случае уготована роль микрочипов в исполинской информационной сети.

Надо ли говорить, что после более чем впечатляющей и даже немного избыточной артподготовки, представляющей собой лавину фактов, примеров, исторических аналогий и забавных анекдотов, подобное завершение немного разочаровывает. По сути дела, Харари не сообщает ничего такого, о чем нам на разные лады не рассказывали бы авторы футурологических сериалов, фильмов и художественных книг, причем делает это, честно говоря, куда менее изобретательно. Грандиозный замах оборачивается не пшиком, но каким-то его близким родственником.

Иными словами, едва ли «Homo Deus» может рассчитывать на тот же культовый статус, которым - при всех недостатках - обладает «Sapiens». Однако в качестве игрушки для ума и недурного тренажера, позволяющего, по выражению самого автора «освободиться от прошлого и задуматься над альтернативами будущего» он вполне имеет право на существование. Главное - не ожидать слишком многого и не принимать всё, о чем пишет Харари, за чистую монету.

В России кембриджского профессора Мэри Бирд знают как автора замечательной книги «SPQR» и ведущую передачи о Древнем Риме на телеканале Discovery. На родине же, в Англии, Бирд известна в первую очередь как яркий, едва ли не скандальный публицист и гражданская активистка. «Женщины и власть» - маленькая книжка, в которую вошли две публичные лекции, переработанные в эссе, - порождение именно этой, второй ее ипостаси.

Полностью исключить свой антиковедческий опыт Бирд не может, поэтому открывает книгу эпизод из гомеровской «Одиссеи». Пенелопа пытается критиковать певца, исполняющего на пиру слишком грустную песню, но Телемах решительно затыкает ей рот, настоятельно рекомендуя матери вернуться в свои покои, к более подобающим женщине занятиям. По мнению автора, эта сцена исчерпывающе иллюстрирует многовековую мужскую монополию на публичное высказывание, которое, в свою очередь лежит в основе всякой власти в сегодняшнем мире. Со времен античности право на публичную речь признаётся за женщиной только в двух случаях: если она говорит с позиции жертвы (как, например, изнасилованная развратным царевичем Тарквинием римлянка Лукреция) или когда она выступает от лица женщин в целом (как Лисистрата из одноименной комедии Аристофана, от имени всех афинянок требующая прекращения войны).

Как результат, по мнению Мэри Бирд, любая женщина, претендующая на нечто большее - на право представлять всё человечество, свою страну или хотя бы профессиональную группу, - по сути дела, вторгается на священную мужскую территорию. Для того чтобы преуспеть в этом недружественном пространстве, женщинам приходится перенимать мужские привычки и вообще всячески мимикрировать. Так, самые известные женщины-политики последних десятилетий, Маргарет Тэтчер и Ангела Меркель, были вынуждены искусственно «занижать» тембр собственного голоса, поскольку «писклявая» и «визгливая» женская речь, звучащая с трибуны, по сей день воспринимается как нарушение негласных табу Если же женщине, претендующей на тот или иной сегмент власти, случится сделать ошибку, ее критикуют несравненно жестче и грубее, чем критиковали бы в аналогичной ситуации мужчину

Из сложившейся ситуации Мэри Бирд видит два выхода. Первый -и самый очевидный - подождать: время очевидным образом работает на женщин, и уже сегодня заметно, что социальные конвенции меняются. Второй же - куда более интересный (и тот, ради которого, в сущности, писалась вся книга) - состоит в необходимости демонтировать само понимание власти. В своем нынешнем виде этот концепт маркирован как мужской, и механически встроить в него женщину трудно, если вообще возможно. Это означает, что женщинам нужно не бороться за место внутри того, что им в принципе не подходит, но вместо этого деконструировать и переосмыслять идею власти как таковой, постепенно лишая ее сакральности, а вместе с ней и специфически маскулинных черт.

Книга Бирд не случайно имеет подзаголовок «манифест»: помимо некоторой задиристости стиля, это означает, что многие важные мысли в ней скорее обозначены, чем раскрыты, а аргументация выглядит фрагментарной и прерывистой. Иными словами, искать в «Женщинах и власти» исчерпывающий анализ вынесенного в заглавие феномена не стоит. И тем не менее, многие идеи, сформулированные в книге, выглядят крайне перспективно и позволяют посмотреть на борьбу женщин за свои права (в первую очередь, за право на власть и публичность) под новым - и весьма необычным -углом.

Мысль о новом - авторском, художественном и, разумеется, революционном - пересказе греческих мифов автоматически вызывает зевок. Количество интерпретаций античной мифологии - от феминистских до богоборческих и юнгианских - так велико, что писатель, желающий снова вторгнуться на эту истоптанную делянку, должен обладать либо выдающейся наглостью, либо не менее выдающейся изобретательностью.

Стивен Фрай, как несложно предположить с учетом его анамнеза, не мелочится и демонстрирует то и другое сразу. Используя древние сюжеты с обманчивой дерзостью первопроходца, словно бы не подозревающего о многих поколениях предшественников, он в то же время изумительно ловко (и едва ли случайно) ухитряется каждый раз предложить читателю версию, которая не кажется ни банальной, ни избитой.

Отчасти этот эффект достигается за счет специфической выборки мифов. Фрай намеренно игнорирует самые популярные циклы вроде истории Троянской войны, подвигов Геракла или плавания аргонавтов, отдавая предпочтение менее затасканным и очевидным. Среди его героев - древняя праматерь богов Гея, земная девушка Психея, по уши влюбленная в бессмертного сына Афродиты Эрота, или уж вовсе экзотичный и малоизвестный фессалийский царь Эрисихтон, оскорбивший богиню плодородия Деметру и докатившийся до самоедства в самом буквальном смысле слова.