Если только она не была частью происходящего.

Но если не с ней, то тогда стоит поговорить с кем-то из ее замов. С кем-то, у кого есть достаточно власти и ресурсов, чтобы им помочь.

Йен легко нашел место для машины. Преподавательская парковка сегодня была гораздо свободнее, чем обычно, и хотя в какой-то степени это немного нервировало, оно также означало, что преподавателей в кампусе сегодня меньше, чем всегда, а значит, меньше шансов, что кто-то пострадает или будет убит во время взрывов.

Во время взрывов…

Боже!

В лобби административного здания никого не было. И пока Йен поднимался по лестнице на последний этаж, где располагался офис Лэнгфорд, он также никого не встретил.

Секретарша начала качать головой еще до того, как он подошел к ее столу.

– Мне очень жаль, но президент не может вас принять.

Йен шел, не обращая на нее никакого внимания.

– Доктор Эмерсон, – секретарша встала, – у президента сейчас приватная встреча, и она не хочет, чтобы ей мешали.

Он прошел мимо нее, и она попыталась преградить ему дорогу, но еще до того, как обошла свой стол, Йен уже открыл дверь в кабинет.

Президент сидела за столом.

Мертвая.

Она была мертва вот уже какое-то время.

Йен резко обернулся к секретарше:

– Что, черт возьми, здесь происходит?

– Я не знала, что мне делать… – Женщина расплакалась. – Подумала, что лучше оставить ее здесь, чем… чем…

– Чем сказать кому-то?

Рыдающая секретарша кивнула.

Она не видела ничего неправильного в своей логике, ничего необычного в своих действиях, и Йен даже не попытался объяснить ей, насколько дико все это выглядит.

Он повернулся лицом к президенту. Она сидела в своем кресле, как будто проглотила аршин. Открытые глаза были затянуты белой катарактой, на подбородке виднелся след высохшей слюны. Ее кожа была двух оттенков – белой на лбу и голубоватой в тех местах на щеках, откуда отлила кровь. В комнате работал кондиционер и было прохладно, но даже постоянная циркуляция и очистка воздуха не могли замаскировать тяжелый, сладковатый запах гниения, который исходил от ее разлагающегося трупа.

– И сколько уже? – потребовал Йен.

Секретарша продолжала рыдать.

– Сколько она уже сидит вот так?

– Неделю…

– То есть, когда я приходил последний раз, она была уже мертва?

– Но я не могла вам сказать. – Секретарша снова кивнула. – Я не могла! Я никому не могла сказать!

– Почему?

Она заморгала, явно ошарашенная этим вопросом.

– Что почему?

– Почему вы не могли никому сказать?

– Потому что… потому что не могла.

– Вы даже в полицию позвонить не додумались?

– Нет, начальник Лайонс все знает. И он тоже считает, что мне никому ничего не стоит говорить.

Неожиданно Йену стало холодно. Он прошел мимо секретарши и направился к лестнице.

– Никому не говорите, что я вам сказала! – крикнула женщина ему вслед. Ее рыдания закончились; голос звучал звонко, почти весело.

Эмерсон заторопился вниз по ступеням.

* * *

Йен не звонил ни Фаруку, ни Недре, но они тоже пришли. Им позвонил Джим, и теперь они втроем, вместе со Стивенсом и Фэйт, ждали его в конференц-зале кафедры английского языка. Стивенс сидел за дальним концом стола; перед ним выстроилась целая батарея взрывчатки и детонаторов.

– Доктор Френч пошел к себе за кофе, – сказала Фэйт.

– И уже вернулся!

Йен отошел в сторону, и Бакли, с огромным кофейником-перколятором в руках, протиснулся мимо него. Поставив аппарат на пол, включил его в сеть.

– Итак, мы с вами и есть воплощение сил добра! На мой взгляд, это умилительно.

Лампы мигнули, и крышка кофейника взлетела вверх, едва не попав в голову Бакли. Затем ударилась в потолок и, упав вниз, приземлилась на стол.

– Твою мать! – Бакли вскочил, глядя попеременно то на Йена, то на Стивенса. – Это что, случайность?

– Вражеские действия. – Йен покачал головой.

– Да чтоб тебя! – С этими словами Бакли выдернул шнур из розетки и быстро отошел подальше от кофейника.

– Любой организм отторгает чуждые ему клетки, те, которые ему не подходят, – спокойно заметил Стивенс со своего места, продолжая возиться со своей взрывчаткой. – Боюсь, что для Университета мы с вами являемся раковыми клетками.

– И что это значит? – Недра облизала губы.

– Это значит, что Он попытается убить нас. И именно поэтому сегодня нам надо держаться всем вместе.

– Нас? – переспросил Фарук. – Только нас?

– Мы для Него – первоочередная опасность. Мы – те, кто знает. Мы – те, кто пытается бороться. Если есть другие, то они могут подождать. – Стивенс поднял глаза. – Ни на кого из вас вчера не нападали?

– На меня, – ответил Джим, взглянув на Фэйт.

– Что произошло? – Йен вытащил ближайший к двери стул и уселся на него.

– Это была Шерил Гонзалес, мой редактор отдела культуры. Она спряталась на лестнице в общаге и попыталась ударить меня ножом.

– Ты ее убил? – спросил Стивенс; в его голосе не было никаких эмоций, лишь едва заметное любопытство.

– Конечно, нет!

– А что ты сделал?

– Мы стали драться, я выбил у нее нож, и она разрыдалась. – Джим пожал плечами. – А потом убежала.

– Эти психически нестабильные люди, – произнес Стивенс, – эти, если хотите, «плохие» люди являются антителами Университета, которые атакуют вероятные угрозы.

– Вы хотите сказать, нас?

– Нас, – Стивенс кивнул.

– То есть другие тоже могут попытаться нас убить? – спросила Недра.

– Другие обязательно попытаются нас убить, и именно поэтому нам нельзя разделяться. – Засунув руку в карман, он достал оттуда пистолет и положил его на стол прямо перед собой.

Откуда-то из холла раздались мужские вопли. Нахмурившись, Йен встал, подошел к двери и выглянул. В дальнем конце коридора стоял Фредериксон Ивс, один из преподавателей мировой истории на первом курсе, одетый в средневековую кольчугу. Тодд Круз, повернутый на Гражданской войне псих с кафедры английского языка, был увешан регалиями конфедератов.

Они дрались на шпагах.

Рядом стоял дожидающийся своей очереди Том Кашива, лектор по восточной философии, который был раздет до черного трико и замер в позе Брюса Ли. За ним виднелся один из профессоров-антропологов, одетый в национальный костюм одного из африканских племен и размахивающий копьем.