А Родя из Европии другим приезжает – вдумчивым, спокойным, разумным. Если в своей правоте уверен – то может быть стропотным и настойчивым. И без устали талдычит, что надо войны прекращать, а начинать науками и ремёслами заниматься, деньги на ум, а не на убойства тратить, не то отстанем зело, не догнать будет, мир шевелится, новые земли и науки осваивает, а мы-де всё вековые споры с диким татаровьём решаем да репы чешем, как бы на завтрак денежкой глаза протереть, обед от пирога с казённой начинкой отожрать, на ужин чью-нибудь взятку проглотить и довольным спать пойти!

И за державу Биркин, не в пример беспутному Шишу, явно душой болеет – недавно чуть не со слезами жаловался, что наук у нас нет, ибо церковь не разрешает, унять бы церковников, они и уму препятствуют, и из казны лучшие куски лямзят: «И вообще, государь, зрится мне, что Московия – как корабль, коий движется на скалы, а мы на палубе решаем, как замазать ржавчину, чем заменить дырявые паруса. Всё менять надо!»

Легко ему говорить – меняй, трать на мир! И рады бы, да как от войны отстать, когда недруг со всех сторон наползает? Буде Русь со всех сторон водой окружена, как Англия, можно было бы никого к себе не пускать и спокойно на острове науками заниматься. А тут? Что ни день – новая худость, пакость, напасть. Там татарву прорвало, здесь поляк копошится, литовец морду кажет, швед на севере зубы скалит, султан на юге зверствует, степная и луговая черемиса козни строит, в басурманство целыми аулами переходя. Наглые черкесы вообще грозят к Персиде отойти, если им ясак не платить!

Про Казань и Астрахань и речи нет – оставшиеся там татары того и ждут, чтоб к Гиреям перебежать. Только дай им поблажку – тотчас к крымчакам перетянутся. Ещё бы – родная кровь, из одного гнезда с Алтая все их татарские и турские ильхамы вылетели. Или, того хуже, Астрахань через Гирканское море с Персидой стакнётся и под её ложное крыло отлетит. Что тогда? Перс у нас в брюхе сидеть будет?! Если не ты врагов одолеешь – то они тебя сожрут! Так создан сей мир, и не нам с Богом препираться!

Или вот – кое-какие безумные дьяки кричат: «Зачем нужна нам эта снежная пустыня, страна Шибир? Сколь на её захвате людей полегло, а сколь ещё будет? Сколько денег на её удержание уходит, сил, воинов, кошта?»

А затем нужна нам Шибир, безмозглое вы дурачьё, что вокруг Новгорода белка кончилась, соль из Вычегды вычерпана, в лесах мелкий зверь повыбит, пчёлы от пожарных гарей на восток ушли, мы же, кроме меховой рухляди, мёда и пеньки, ничего продавать не умеем! А в Шибире – и соболь, и песец, и кедр, и серебро, и золото, и камни-самоцветы! Через Шибир до злой Америки дойдём, их золотишком и помодорен попотчуемся – чем плохо?

При мысли об Америке отставил еду, откинул одеяло и принялся ощупывать елдан, с отвращением вспоминая, что ночью – то ли во сне, то ли наяву – кроль Кругляш вылизывал ему язву, отчего становилось легко и весело. Ощупал елдан – да, болона как будто спа́ла… И гнойное сочиво не так обильно точится…

Ангел-кроль послан вылечить? Бог наказует, мордой в грязь кидает, но и милует, прощает, помощников подсылает, за шиворот из праха вздымает, дальше идти веля. Не то странно, что человек рухает, а то, что восстаёт!

Крикнул Прошке умываться – и пусть рясу готовит, на что Прошка вдруг стал ворчать, что государю в выношенных рясах таскаться не пристало, пора и царское на себя надевать, как того сан требует.

Осадил его:

– Молчи, дурачина! Я ж не в азяме мужицком! В рясе – сподручней, вольготней. Поносил я царские вериги, хватит, спина болит! Деда Ивана парадная одёжа в пуд выходила – столько золота, серебра и каменьев было на ней нашито. А батюшка Василий? Его выходная шуба с кафтаном не меньше на полтора пуда тянула. И что? Крестец у батюшки скукожился, еле ступать мог, падал. Если б от ножного нарыва не умер, то от крестца б преставился. И деда Ивана на старости лет в креслах носили…

После мытья прилёг на ковре среди расшитых подушек и длинных, удобных под локти мутак из царьградского приданого бабушки Софьюшки. Отхлебнул урды, крикнул:

– Родя, входи!

Биркин под шубой был в немецком платье, бородка подстрижена, лицо ровно, глаза безмятежны. В чистых малых руках со скромными двумя колечками сума.

Заинтересованно пощупал камзол:

– Что за ткань? Дивно! Аксамит, нет?

Родя, сдержанно улыбаясь, объяснил:

– Это, государь, новая ткань, в Англии изобретена, буравчатый вельвет называется. Мастер Джон Тайс выдумал и патентное письмо на него получил. Сия ткань – разная: с малыми бороздками, с большими, в поперечину, в ёлочку. По-аглицки velvet значит бархат…

Завистливо вздохнул:

– И где берёшь такое? Бриты подарили? Ты их язык понимаешь? Жаль… Ну, говори, что про дыры нарыл. Кто супостаты?

Биркин опустился на ковёр:

– Все бабы, к белью причастные, открещиваются и большие глаза делают, когда я им проторочи показывал. Я был и у царицы, и у княгини, и в портомойне.

Это не удивило. Знамо, открещиваются – кто ж своей волей своё ведунство и колдовство признает? А если поискать поглубже, пошире? Инквизисты ведьм вон как только не выясняют! Бросают в воду: потонула – значит, простая баба. Всплыла – ведьма, тащи её, мокрую, на костёр, лучше чадить будет! Или со скалы кинут: полетит – невиновна, разобьётся – ведьма. Или в комнату с зеркальными стенами загонят – ведьма через пару дней своим ходом с ума сходит и всё выкладывает.

– Возьми «Хексенхаммер»[145], почитай, там все их уловки прописаны. Я с Бомелием не одну ночь сию почтенную книгу постигал.

Биркин на это заметил: не мог же он топить царицу или княгиню Марью Борисовну? А инквизиция – это глупое зверство и поповское самоуправство, и более ничего. Вытащил из сумы злополучное дырявое бельё, положил на тавлу:

– Я начал с большого конца. Опросил царицу, когда она проторочи в первый раз заметила. Ответила: «При перекладке белья из сундука в рундук». – «А когда бельё в сундук клали – дырки были?» – «Не знаю, – говорит, – не видела». Засим спросил княгиню Марью Борисовну, что бельё гладит. Та твёрдо показала: бельё к ней целым пришло и целым ушло. Далее был в портомойне, говорил с одной…

Прервал его с некоторой тревогой:

– Как зовут? Не Еленка?

– Нет, Анисья, их главная. Она говорит, что да, бельё тёрли, отбивали, сушили, но божится, что бельё без изъяну на глажку ушло. А с самого начала рубашонки эти кроила и шила рукодельница Арина, да её опросить не удалось, ибо внезапно усопла в прошлом месяце, хотя и была молода.

Это насторожило:

– Вот! Вот! Как так: молода-здорова – и вдруг усопла? С чего бы это? Нет ли тут закавыки? – но Биркин спокойно ответил, что, возможно, просто совпадение, что швея усопла сама по себе, без касательства к дыркам, ибо швеи часто колют себя при работе иглами или чем другим острым, отчего вскакивают нарывы, язвы, даже антонов огонь.