Восемьдесят процентов того, что думаешь о себе в двадцать, считала Элис, оказывается чепухой. Потому что ты еще толком себя не знаешь.

– Кто же ее в это втянул? – спросил Сэмюэл.

– Никто, – ответила Элис. – Или все. Время было такое. Вот ее и захватило. Жизнь тогда была насыщенная, интересная.

В юности Элис мечтала о деле, в которое можно было бы поверить и отдаться ему целиком. Она ненавидела обывателей, которые сидят у себя дома, в четырех стенах, и чихать хотели на мировые проблемы: винтики буржуазной машины, бессмысленное тупое стадо, жалкие эгоисты, которые не видят дальше своего носа. Мелкие, дряблые душонки, негодовала Элис.

Потом она повзрослела, купила дом, встретила возлюбленную, завела собак, ухаживала за своими владениями, старалась наполнить дом любовью, жизнью и только тогда поняла, как ошибалась в юности: все это отнюдь не умаляет личности. Наоборот, делает тебя сильнее, великодушнее. Сузив круг забот и целиком посвятив себя им, Элис вдруг почувствовала, что готова обнять весь мир. Что именно сейчас, занимаясь какими-то бытовыми вещами, она больше способна любить, делиться, сопереживать – то есть стала ближе к идеалам мира и справедливости, за которые прежде боролась. Вот вам и разница между любовью из чувства долга (потому что этого требует общественное движение) и любовью по велению сердца. Оказалось, что настоящая, истинная любовь, та, что исходит из души, со временем лишь прибывает. И умножается, когда ею делишься.

И все равно Элис обижалась, когда старые товарищи по движению упрекали ее за то, что она якобы продалась. Хуже всего, что это была правда. Но разве им объяснишь, что продаться можно по-разному? Что она продалась вовсе не за деньги? Что, продавшись, она стала куда милосерднее к ближнему, чем в бунтарской юности? Ничего этого она им объяснить не могла, да они и не стали бы слушать. Они остались верны прежним принципам: секс, наркотики, борьба с системой. Других ответов они не искали, хотя один за другим загибались от наркотиков, а сексом заниматься стало просто опасно. Они не понимали, что вся их борьба выглядит смешно. Их били копы, а публика только радовалась. Им казалось, что они меняют мир, на деле же помогли Никсону прийти к власти. Они считали войну во Вьетнаме адом, но сами превратили жизнь в ад.

Общество не одобряло войну, но антивоенное движение симпатий у него тоже не вызывало.

Это было ясно как день, хотя никто из них этого не понимал, поскольку свято верил в собственную правоту.

Она старалась не думать о прошлом, не вспоминать о прежних связях. Чаще всего голова ее была занята другим: чесночником да собаками. И лишь изредка что-то напоминало Элис о прежней жизни – вот как сейчас, когда к ней в дюны заявился с расспросами сын Фэй Андресен.

– Вы хорошо знали мою мать? – спросил он. – Вы дружили?

– Да как вам сказать, – ответила Элис. – Мы не так уж долго общались.

Он кивнул. По лицу его скользнуло разочарование. Он надеялся на большее. Но что Элис могла ему рассказать? Что на самом деле Фэй все эти годы не выходила у нее из головы? Что Элис с болью о ней вспоминала? Ведь это правда. Она пообещала позаботиться о Фэй, но ситуация вышла из-под контроля, и у Элис ничего не получилось. Она так и не узнала, что случилось с Фэй. Она никогда ее больше не видела.

Элис мучили раскаяние и чувство вины. Она старалась похоронить их здесь, в дюнах, вместе с прочими ошибками молодости. И не станет выкапывать эту историю даже ради того, кому она явно необходима. Похоже, мысль о матери сидит в нем занозой, которую он никак не может вытащить. Элис схватилась за кустик чесночника, легонько дернула и повернула, чтобы освободить корни. Она в этом давно набила руку. Повисло молчание. Слышно было лишь, как шелестит листьями чесночник, который выкапывает Элис, как шумит невдалеке озеро и ухает какая-то птица.

– Даже если вы обо всем узнаете, – наконец произнесла Элис, – что толку?

– Что вы имеете в виду?

– Даже если вы узнаете, что случилось с вашей мамой, это уже ничего не изменит. Что было, то прошло.

– Ну отчего же. Надеюсь, это кое-что прояснит. В ее поступках. К тому же она в беде, а так я, быть может, сумею ей помочь. Судья спит и видит, как бы упечь ее за решетку. Даже в отставку уходить передумал, лишь бы над ней поиздеваться. Почтенный Чарли Браун. Уму непостижимо.

Элис вздрогнула и подняла глаза от чесночника. Положила мусорный пакет на землю. Сняла перчатки – специальные, резиновые, к которым не липли семена. Подошла к Сэмюэлу, широко и неловко ступая в резиновых сапогах.

– Как вы сказали? – спросила она. – Чарли Браун?

– Смешно, правда[35]?

– Ой, – Элис осела на траву. – Только не это.

– А что такое? – удивился Сэмюэл. – Что случилось?

– Вам надо ее срочно спасать, – сказала Элис.

– Вы о чем?

– Ей нельзя здесь оставаться.

– Вот теперь я просто уверен, что вы мне не все рассказали.

– Я его знаю, – пояснила Элис. – Этого судью.

– И что?

– Мы с ним тесно общались – и я, и ваша мама. В университете, в Чикаго.

– С этого надо было начинать.

– Вы должны немедленно увезти ее из города.

– Почему?

– А лучше даже из страны.

– То есть вы советуете мне помочь маме сбежать из страны.

– Я вам не сказала, почему переехала в Индиану. Так вот главным образом из-за него. Когда я услышала, что он вернулся в Чикаго, я тут же сбежала. Я его боялась.

Сэмюэл уселся на траву. Они с Элис ошеломленно уставились друг на друга.

– Что же он вам такое сделал? – наконец спросил Сэмюэл.

– Ваша мама в беде, – ответила Элис. – Судья от нее ни за что не отстанет. Он жестокий и опасный человек. Увозите ее отсюда. Слышите?

– Ничего не понимаю. Судья на нее злится? Но за что?

Элис вздохнула и потупила глаза.

– Нет в Америке опаснее зверя, чем гетеросексуальный белый мужчина, который не получил того, чего хотел.

– Расскажите же мне, что случилось, – потребовал Сэмюэл.

Примерно в метре от левого колена Элис торчал крошечный кустик чесночника который она прежде не замечала: совсем молодые побеги, явно вырос только этим летом, оттого его почти и не видно в траве. Семена даст только на будущий год, но уж тогда обгонит в росте и задушит все растения в округе.

– Я никогда никому не рассказывала эту историю, – призналась Элис.

– Что случилось в шестьдесят восьмом? – спросил Сэмюэл. – Ну расскажите.

Элис кивнула и провела рукой по траве: тонкие стебельки щекотали ладонь. Она решила, что завтра вернется и выполет чесночник. К сожалению, его нельзя просто срезать. Семена могут прорасти и через несколько лет. Он обязательно вернется. Его надо вырывать целиком и полностью. С корнем.