С тех пор он стал зарабатывать меньше и уже не получал от работы былого удовольствия. Раньше он чувствовал себя почти героем, единственным проводником, который мог доставить путников к земле обетованной. Теперь приходилось платить не только пограничникам, но и картелям – за право пересекать границу в обоих направлениях. Картели пожирали доход и свободу. А если просили об одолжении, он не мог отказать. Иногда ему приходилось водить людей, которые ему не нравились. Но ничего, скоро Шакал отправится на пенсию. Во-первых, он накопил достаточно денег, а во-вторых, в почти полные тридцать девять лет достиг возраста, в котором перспектива постоянных физических нагрузок омрачает даже самый стойкий мальчишеский энтузиазм. Он вернется в Тамаулипас. Может, сделает предложение Памеле, которую любил с самого детства. Может, на этот раз она согласится. Почему бы и нет?

Тем временем Шакал пытался обращаться с мигрантами достаточно жестко. Пытался держать дистанцию, потому что любая привязанность могла обернуться трагедией. Конечно, превыше всего – благополучие группы, но стоит прикипеть к кому-то одному, и всякое непростое решение начинает даваться с трудом – в том числе решение оставить человека, который больше не может идти. В последнее время Шакал все чаще задумывался о том, насколько искренним было его безразличие. Чтобы отгонять мысли о своей поистрепавшейся душе, на шее он носил четки. А на правом предплечье – татуировку с надписью: «Jesús anda conmigo»[126]. В эти слова он по-прежнему верил. Надеялся, что так оно и было.

Когда позади раздался крик, все мигранты непроизвольно пригнулись, и только Шакал остался стоять на месте, ища глазами источник звука. Взглянув поверх макушек, он увидел, как следом за группой по угольному дну каньона со страшной скоростью несется черная масса воды. Добравшись до ступеней из булыжника, она хлынула вниз.

– Поднимайтесь! – заорал койот. – ¡Arriba!

Голос его гремел, разносясь эхом по ущелью; в тот момент он и думать забыл о каких-то тайных стратегиях поведения.

– Поднимайтесь! Наверх! – снова крикнул он.

Перепрыгнув с камня на камень, койот рванул к стене и залез на выступ, приходившийся ему чуть повыше пояса. Стал подтягивать туда остальных: сначала Луку и Бето, потом сестер и Лидию; вперед проскочил Лоренсо.

– Помогай! – скомандовал ему Шакал.

Молодой человек наклонился и подтянул за руки Марисоль; один за другим мигранты оказывались наверху и поднимались дальше, освобождая друг другу место; раз выступ, два, они выбирались по стене из ущелья, а когда окинули взглядом проделанный путь – новый путь, состоявший из одних только выступов, – и стремительно надвигавшийся поток воды, неожиданно поняли, что внизу пролегало древнее русло реки. Господи Иисусе.

Несмотря на то что Чончо, Слим и сыновья шли в самом начале колонны, из ущелья все четверо выбирались последними; они задержались, чтобы помочь остальным. Мигранты на самом нижнем выступе двинулись дальше, освобождая место. Разбредясь в разные стороны, они продолжили взбираться по восходящим выступам. Наконец Слим поднялся на первое возвышение и подал руку племяннику Давиду; когда тот схватился, мужчина подтянул его наверх, и было слышно, как соприкоснулись их мощные предплечья. Затем показался Чончо, а самым последним – Рикардин, сын Слима. Можно было бы предположить, что сначала вода накроет его лодыжки, а уж потом засосет ноги и все остальное, но водяная стена была такой высокой и такой стремительной, что обрушилась на парня разом, ударив в спину, – и унесла прочь, словно тряпичную куклу. Мигранты вскрикнули и завизжали, а два брата и Шакал стали прыгать с выступа на выступ, пытаясь угнаться даже не за Рикардином, а скорее за его рюкзаком, потому что ничего другого над водой видно не было – только гигантский непотопляемый рюкзак, тот самый, который спас Лидию во мраке ночи; вдруг из бездны высунулись ладони, и парень кое-как перевернулся, но в ту же секунду потерял рюкзак, который просто выскользнул у него из рук и канул в воду; после небрежной попытки его вернуть Рикардин сообразил, что сейчас это было не самое главное, и переключил внимание на свое гигантское слабеющее тело, никогда прежде его не подводившее. На обрыве сверху он заметил дядю, отца и койота, которые до сих пор не могли поверить в реальность происходящего: вода появилась как будто из ниоткуда, очень быстро и внезапно, да еще в таких объемах! Все трое протягивали руки и кричали, и Рикардин слышал отцовский голос, но ничего не мог поделать: руки ему придавило, ноги беспомощно болтались, а во рту к тому же постоянно была вода, и, как бы он ни плевался, она тут же заливала по новой; помимо воды была еще и грязь, и ветки, и какой-то мусор, и он знал, что вот-вот утонет. В том не могло быть никаких сомнений, и Рикардин даже подумал, что это почти забавно – погибнуть от внезапного паводка в пустыне, – но потом понял, что совсем не хочет погибать при забавных обстоятельствах, и даже при почти забавных, и потому решил переключить усилия на мышцы пресса, чтобы сложиться пополам и высунуть из воды верхнюю часть туловища; он попытался схватиться за руку отца – один раз, второй и вдруг – бум! – ударился головой о камень, а потом снова, и во рту у него появился привкус железа, и зуб – передний зуб – на ощупь был острее, чем обычно, и по губе стекала кровь. Нет, умирать Рикардин не собирался, тем более здесь, так глупо и позорно, тем более обладая таким большим, сильным телом; он взглянул на отца и кое-как перевернулся, чтобы в следующий раз попасть ногами в камень; попал раз, еще один, и еще один, пока не приноровился перескакивать с одного на другой, после чего дождался следующего, оттолкнулся и, воспользовавшись импульсом движения воды, катапультировался в сторону суши, но, увы, снова не поймал дядину руку; все мужчины его подбадривали и бежали следом, на ходу перепрыгивая друг через друга, как лягушки, и Рикардин понимал, что план у него хороший, и, если попробовать еще раз, все наверняка получится, поэтому он вновь извернулся в воде и дождался подходящего камня, только на этот раз не отскочил, а застрял ногой в подводной трещине и никак не мог освободиться; вода уносила его течением и рвала ногу с мясом, а потом Рикардин почувствовал, как ломается кость, и закричал от боли; над собой он увидел отца и дядю, и боль была совершенно невыносимой, но тут папи схватил его за руку, а дядя за капюшон, и вместе они подтянули его против течения поближе к оттопыренной ноге. Он не испытал облегчения, даже когда подбежал койот и шесть могучих рук подняли его над водой и затащили верхнюю часть туловища на берег. Тело Рикардина сложилось в неловкой позе, но теперь у него была точка опоры, мужчины его спасли. Он не утонет. Земля под его промокшим телом окрасилась в темный цвет; под пальцами он чувствовал твердую поверхность, но нижняя часть тела по-прежнему оставалась в воде.

Рикардин не испытал облегчения.

– Я сломал ногу, – говоря это, он не плакал. – Точно сломал. У меня сломана нога.

Даже хорошо, что остальные мигранты не побежали следом: никому не хотелось слышать, а тем более видеть, как проходит жуткая операция по вызволению ноги из подводного капкана.