— Вот бы человек, который написал эту книгу, стал президентом Америки.

Нож замер, глаза у Блейна озарились, словно он не дерзал надеяться, что она поверит в то же, во что верил он сам, и Ифемелу ощутила между ними первое биение разделенной страсти. Они вцеплялись друг в друга, когда Барак Обама выиграл внутрипартийные выборы в Айове. Первая битва — он победил. Их надежды лучились, вспыхивали возможностью: Обама и впрямь мог выиграть. А следом, словно отрепетировав, начинали тревожиться. Они волновались, что собьет его что-нибудь с пути, сокрушит его летящий поезд. Ифемелу каждое утро просыпалась и проверяла, жив ли Обама до сих пор. Не всплыло ли какого скандала, не откопалось ли какой-нибудь истории из прошлого. Она включала компьютер, затаив дыхание, сердце бесилось в груди, а затем, убедившись, что он жив, читала свежие новости о нем, быстро, жадно, искала данных и успокоения, по низу экрана — много-много свернутых окошек. Когда в чатах возникали посты об Обаме, она сникала и уходила от компьютера, будто он был ей враг, вставала у окна, пряча слезы даже от себя самой. «Как обезьяна может быть президентом?», «Кто-нибудь, окажите услугу, пустите пулю в этого парня», «Отправьте его обратно в африканские джунгли», «Черный человек не может быть в Белом доме, паря, он не просто так белым называется». Она пыталась вообразить людей, которые писали эти посты, под никами типа ПригороднаяМама231 и НорменРокуэллРулит,[186] сидя за столом, с чашкой кофе под рукой, а их дети того и гляди явятся домой на школьном автобусе, лучась невинностью. Чаты делали ее блог незначительным, комедией нравов, мягкой сатирой в мире, не мягком нисколько. Она не писала у себя о мерзостях, что приумножались ежеутренне, стоило ей выйти в Сеть, чаты плодились, яд разливался, потому что писать об этом означало множить слова людей, которые поносили не только человека Барака Обаму, но и мысль о его президентстве. Она писала о пунктах его программы — в постоянной рубрике под названием «Вот почему у Обамы это получится лучше», часто добавляла ссылки на его сайт; писала и о Мишель Обаме. Воспевала неожиданную ироничность юмора Мишель, уверенность ее длиннорукого длинноногого костяка, а следом скорбела, когда Мишель Обаму в интервью выхолащивали, уплощали, делали тепловато-гладкой. И все же был в избыточно выгнутых бровях Мишель Обамы, в ее поясе, который она носила несколько выше на талии, чем предписывала традиция, проблеск ее прежней. Вот к чему тянуло Ифемелу: Мишель не оправдывалась, она дарила надежду на искренность.

— Если она вышла замуж за Обаму, не может он быть барахлом, — шутливо говорила она Блейну, а Блейн отвечал:

— Без балды, без балды.

* * *

Она получила письмо с адреса с доменным именем «принстон. эдю», и, прежде чем успела прочесть его, руки задрожали от волнения. Первое слово — «рады». Она получила стипендию исследователя. Платили хорошо, требовали мало: ей полагалось жить в Принстоне, пользоваться библиотекой и прочитать в конце года публичную лекцию. Все это казалось неправдоподобно прекрасным — входом в достославное американское королевство. Они с Блейном приехали в Принстон на поезде поискать квартиру, и ее поразил сам город, его зелень, покой и изящество.

— Я в Принстоне учился в магистратуре, — сказал ей Блейн. — В ту пору прямо буколически тут все было. Приезжал в гости и думал, как красиво, но вообще-то себя здесь не видел.

Ифемелу поняла, что он имеет в виду, — даже теперь Принстон изменился и стал, по словам Блейна, пока они шагали вдоль многочисленных нарядных магазинов, «агрессивно потребительски-капиталистическим». Ифемелу восторгалась и терялась. Ей понравилась ее квартира, в стороне от Нассо-стрит; окно спальни смотрело на рощу, и Ифемелу прошлась по пустой комнате, размышляя о новом начале своей жизни, без Блейна, и все же не уверенная, то ли это новое начало, которого ей хотелось.

— До выборов переезжать не буду, — сказала она.

Блейн кивнул, не успела она договорить: разумеется, она не переедет, пока они не доведут Барака Обаму до победы. Он стал добровольцем кампании Обамы, а она впитывала истории Блейна о дверях, в которые он стучал, и о людях за этими дверями. Однажды он пришел домой и рассказал ей о старухе-черной, лицо сморщенное, как чернослив, она стояла, держась за дверь, словно иначе рухнула бы, и сказала ему: «Не думала, что такое случится даже при жизни моей внучки».

Ифемелу сочинила пост с этой историей, описала серебро в седых волосах той женщины, пальцы, трепетавшие от Паркинсона, словно сама побывала там с Блейном. Все его друзья поддерживали Обаму — за вычетом Майкла, который всегда носил на груди значок с Хиллари Клинтон, — и на их сборищах Ифемелу более не чувствовала себя исключенной. Даже туманная тягость, какую она ощущала рядом с Полой, — частью грубость, частью неуверенность в себе — растаяла. Они собирались в барах и на квартирах, обсуждали подробности кампании, насмехались над чушью в новостных байках. Станут ли латиноамериканцы голосовать за черного человека? Играет ли он в боулинг? А он патриот?

— Ну не смешно ли — они говорят «черные хотят Обаму» и «женщины хотят Хиллари», а черные женщины что тогда? — говорила Пола.

— Когда они говорят «женщины», они автоматически имеют в виду белых женщин, само собой, — отзывалась Грейс.

— Я вот чего не понимаю: как вообще можно утверждать, что Обаме выгодно быть черным? — говорила Пола.

— Тут все сложно, но так и есть — в той же мере Клинтон выгодно быть белой женщиной, — сказал Нэйтен, подаваясь вперед и моргая быстрее обычного. — Если бы Клинтон была черной женщиной, ее звезда бы так не воссияла. Если бы Обама был белым мужчиной, его звезда, может, сияла бы ярко, а может, и нет, потому что некоторые белые мужчины стали президентами, а делать им там было нечего, но это никак не меняет того, что у Обамы не очень-то много опыта, а людей прет от мысли о черном кандидате, у которого есть настоящий шанс.

— Хотя, если победит, он перестанет быть черным — как Опра больше не черная, она — Опра, — сказала Грейс. — Она может появляться там, где черных ненавидят, и ей нормально. Он больше не будет черным, он будет просто Обамой.

— В той мере, в какой Обаме это выгодно, — а сама мысль о выгоде очень спорная, кстати, — но в той мере, в какой ему это выгодно, оно не оттого, что он черный, а оттого, что он черный другого рода, — сказал Блейн. — Не будь у Обамы белой матери и не расти его белые дедушка с бабушкой, не будь у него Кении, Индонезии, Гавайев и всех прочих историй, которые делают его по чуть-чуть таким, как все, будь он простым черным парнем из Джорджии, все складывалось бы иначе. Настоящий прорыв в Америке случится, когда президентом станет простой черный парень из Джорджии, черный парень, который в колледже учился на тройки.

— Согласен, — сказал Нэйтен. И вновь Ифемелу поразило, до чего все друг с другом согласны. Их друзья, как и они с Блейном, — верующие. Истинные верующие.

* * *