В день, когда Барак Обама стал кандидатом от Демократической партии, Ифемелу с Блейном занялись любовью — впервые за много недель, и Обама был с ними как непроизнесенная молитва, как третье эмоциональное присутствие. Они с Блейном гнали машину много часов — послушать Обаму, подержаться за руки в густой толпе, подержать транспаранты «ПЕРЕМЕНЫ», написанные крупными белыми буквами. Какой-то черный рядом с ними усадил сына на плечи, и сын смеялся полным ртом молочных зубов, без одного уже выпавшего. Отец смотрел вверх, и Ифемелу знала, что он ошарашен от собственной веры, ошарашен, что вот верит в то, во что, казалось ему, не поверит никогда. Когда толпа взорвалась аплодисментами, захлопала, засвистала, тот человек не хлопал, потому что придерживал сына за ноги, но улыбался, улыбался, лицо внезапно юное от радости. Ифемелу наблюдала за ним — и за другими вокруг, все светились странно, фосфорически, вплетали свое чувство в единую прядь неразрывного общего. Они верили. Они по-настоящему верили. Ифемелу это часто настигало сладостным потрясением — знание, что столько людей на свете относится к Бараку Обаме в точности так же, как они с Блейном.

Бывали дни, когда их вера воспаряла. А бывали и такие, когда они отчаивались.

— Нехорошо это, — бормотал Блейн, когда они метались между разными телеканалами, каждый крутил съемки пастора Барака Обамы и его проповедь, а его слова «Боже, кляни Америку»[187] прорвались к Ифемелу во сны.

* * *

Впервые она узнала горячую новость, что Барак Обама произнесет речь о расовых вопросах — в ответ на проповеди своего пастора, — в интернете и тут же написала Блейну, у которого шли занятия. Ответ его был прост: «Да!» Позднее, когда Ифемелу смотрела по телевизору это выступление, сидя между Блейном и Грейс у них в гостиной на диване, она задумалась, что́ Обама думает на самом деле и что почувствует, лежа сегодня ночью в постели, когда все тихо и пусто. Она представляла его себе — мальчика, который знал, что его бабушка боится черных, а ныне мужчину, рассказывающего миру историю, чтобы восстановить свою честь. От этой мысли ей стало немножко грустно. Обама говорил пылко, накаленно, американские флаги плескали у него за спиной. Блейн завозился, вздохнул, откинулся на спинку. Наконец произнес:

— Это безнравственно — вот так приравнивать беды черных и страхи белых. Это просто безнравственно.

— Эта речь не ради начала дискуссии по вопросам расы, но близко вообще-то. Победить он может, только если будет обходить расовые вопросы. Мы все это понимаем, — сказала Грейс. — Но важно сначала добыть пост. Парню приходится выкручиваться. По крайней мере, теперь вся эта история с пастором закрыта.

Ифемелу тоже отнеслась к этой речи прагматически, но Блейн принял ее на свой счет. Его вера треснула, и он на несколько дней растерял пружинистость, возвращался с утренней пробежки не в своем обычном потном улете, двигался на тяжких ногах. Из этого уныния его нечаянно выдернула Шэн.

— Нужно съездить в город на несколько дней, побыть с Шэн, — сказал он Ифемелу. — Только что звонил Овидио. Она вышла из строя.

— Она вышла из строя?

— Нервный срыв. Не люблю это выражение, есть в нем душок очень старой бабкиной сказки. Но так это именует Овидио. Она не вылезает из постели, много дней. Не ест. Плачет не переставая.

В Ифемелу вспыхнуло раздражение: даже так, ей казалось, Шэн требует к себе внимания.

— У нее правда было тяжкое время, — сказал Блейн. — Книга не привлекла к себе никакого интереса и все прочее.

— Понятно, — сказала Ифемелу, но все же не смогла ощутить никакого подлинного сочувствия, и это ее напугало. Может, все потому, что она считала Шэн ответственной — в какой-то мере — за их с Блейном ссору, за то, что Шэн не применила свою власть и не убедила Блейна, что тот перегнул палку. — У нее все наладится. Она сильный человек.

Блейн посмотрел на нее удивленно:

— Шэн — одна из самых хрупких людей на свете. Она не сильная — и никогда сильной не была. Но она особенная.

Когда Ифемелу виделась с Шэн в последний раз, примерно месяц назад, Шэн сказала:

— Я так и знала, что вы с Блейном будете вместе. — Тон у нее был как у человека, рассуждающего о любимом брате, вернувшемся к психоделикам.

— Правда, Обама — это здорово? — спросила Ифемелу, надеясь, что хоть это станет для них с Шэн темой для разговора без скрытых колючек.

— Ой, я не слежу за этими выборами, — сказала Шэн небрежно.

— А его книгу ты читала? — спросила Ифемелу.

— Нет. — Шэн пожала плечами. — Хорошо бы кое-кто почитал мою книгу.

Ифемелу проглотила эти слова. Это не о тебе. В кои-то веки это не о тебе.

— Тебе стоит почитать «Мечты моего отца». Все остальное — документы кампании, — сказала Ифемелу. — Обама — что надо.

Но Шэн не заинтересовалась. Рассказывала о презентации, которая состоялась у нее на прошлой неделе, на литературном фестивале.

— Ну и они у меня спрашивают, кто мои любимые писатели. Само собой, понятно, они ожидают в основном черных авторов, и уж я-то им ни за что не скажу, что Роберт Хейден[188] — любовь всей моей жизни, что на самом деле так. Короче, я ни одного черного — или даже отдаленно цветного, или политического, или живого — не упомянула. Вот я и называю, с эдаким беззаботным апломбом, Тургенева, Троллопа и Гёте, но чтобы не показаться слишком уж обязанной мертвым белым самцам, поскольку это немножко неоригинально, добавила Сельму Лагерлёф. И они такие вдруг не понимают, что еще у меня спросить, — я весь их сценарий пустила псу под хвост.

— Смех, да и только, — сказал Блейн.

* * *

Накануне дня выборов Ифемелу лежала в постели без сна.

— Не спишь? — спросил Блейн.

— Нет.

Они обнялись во тьме, ничего не говоря, дыхание спокойно, пока наконец не уплыли в полудрему-полубодрствование. Утром отправились в школу: Блейн хотел проголосовать одним из первых. Ифемелу наблюдала за уже пришедшими людьми, очередь ждала открытия дверей, и Ифемелу желала, чтобы все они проголосовали за Обаму. Она скорбела, что не может голосовать. Ее заявление на гражданство одобрили, но принятие присяги ожидалось лишь через несколько недель. Утро получилось беспокойным, Ифемелу побывала на всех новостных сайтах, а когда Блейн вернулся с занятий, он попросил ее выключить компьютер и телевизор, чтобы отдохнуть, подышать глубоко, поужинать приготовленным им ризотто. Они едва успели доесть, как Ифемелу вновь включила компьютер. Просто убедиться, что Барак Обама цел и невредим. Блейн сделал безалкогольные коктейли для друзей. Араминта приехала первой, прямо с вокзала, в руках две телефонные трубки — проверяла обновления с обеих. Затем появилась Грейс в своих струящихся шелках, золотой шарф на шее, со словами: