Мистер Шепард никак не мог предвидеть, что София запустит Процесс раньше времени, однако благородно принял результаты ее скороспелого решения и со всегдашней щедростью поддерживал их последующее развитие. И не в расчете на прибыль. Мистер Шепард поддерживает все, что служит благу науки. Он не ищет славы. Не ждет признания. Время все расставит по местам. Богатство дало ему доступную лишь немногим привилегию смотреть далеко в будущее. Мистер Шепард стремится к тому же, к чему стремились все мировые религии, но идет к этим целям иным путем, тайной тропой позади горы, которую христианство, ислам и другие штурмовали в лоб много тысячелетий. Тропа петляет через темные дебри и мало кому доступна, но она ведет на вершину. Когда-нибудь мир это увидит. До тех пор мистер Шепард готов нести груз непонимания.

За свою бескорыстную щедрость мистер Шепард много не просит, но он не дурачок, не рассеянный филантроп, подписывающий чеки ради налогового вычета или именной доски на фасаде здания. Он неукоснительно щепетилен в делах. Долг красен платежом. Два крупнейших учреждения, с которыми он объединил свои усилия – фонды Уотерхауза и Фортраста, – могут ждать от мистера Шепарда абсолютной честности и открытости. Взамен он ждет – нет, требует – симметричного отношения. Кто скажет, что это несправедливо?

В принципе все просто и ясно. Детали, разумеется, чрезвычайно сложны. Ничьей вины тут нет; так бывает, когда энергичные талантливые люди идут на прорыв. Эти светлые головы ничего не добьются, если будут на каждом шагу проверять все юридические тонкости и досконально просчитывать любые потенциальные осложнения и конфликты. Надо позволить им работать без помех. Простые смертные вроде Синджина подчистят юридические концы.

Сейчас как раз пришло время подчистить юридические концы. На самом деле ничего особенно не требуется. Что-то непропорционально разрослось, вышло из-под контроля, нынешнее состояние дел не вполне соответствует контрактам, заключенным годы назад. Непредвиденные последствия требуют определенного перенаправления финансовых потоков, исправления недочетов, уточнения прежде подписанных соглашений. Совершенно незачем передавать это неповоротливой судебной машине.

Никому такого не хочется.

39

Ждод видел, что Башня – мерзость, и не только из-за своей высоты и близости ко Дворцу, но и потому, что души в ней соединили ауры.

Он призвал из Твердыни Делатора и велел тому выковать молнию больше и мощнее всех прежних. Когда она была готова, Ждод пролетал над Дворцом, сжимая ее в правой руке. Жар молнии опалял его, сияние слепило. Он метнул ее в Башню, в самую середину, и Башня рухнула; верхняя часть упала на нижнюю, и та рассыпалась в прах до самого каменного основания, похоронив его под кучей глиняной пыли.

Ждод пролетел над Сквером. Внизу копошились, выбираясь из пыли, души. Они сильно уменьшились с уничтожением Башни, в которую вплели значительную часть себя. Однако они были живы, и когда подавали голос, то не гудели по-пчелиному, а говорили и кричали на прежних своих наречиях.

– Не стройте больше Башен, – повелел им Ждод, – и живите не в ульях, а в домах, как раньше. Вам придется строить их самим, раз вы по недоумию разрушили те, что дал вам я. И не объединяйте ауры, когда хотите что-нибудь друг другу сказать, а превращайте мысли в слова, как пристало душам.

– Они говорят на разных языках, – заметил позже Всеговор, – и объединятся по наречию; их новые дома могут оказаться по всей Земле, а не в Городе, где ты их видишь и можешь поразить своим ужасным оружием.

– Будь что будет, – сказал Ждод.

Всеговор не ошибся. Души уже начали объединяться по наречию и уходить из Города в разные стороны. Каждая группа хотела построить город подальше от иноязычных душ и от Ждода. Ждод не стал им препятствовать.

Когда город опустел и там не осталось душ, и некому стало смотреть, как он работает, Ждод продолжил поднимать холм, пока сам Дворец не стал высочайшей башней в заоблачном столпе. Слуху Ждода больше не докучало гудение Улья; он трудился под сладостные звуки, которые производила недавно явившаяся душа. Долговзора нашла ее на развалинах внизу, где душа эта извлекала мелодии, дуя в полую кость. Ее (или его, потому что новая душа не могла определиться со своим полом) взяли во Дворец; здесь Искусница и Делатор помогли ей или ему создать множество новых инструментов для извлечения разного рода звуков. Ждод нарек эту душу Панэуфониумом и разрешил ей жить, где пожелает. Наградой ему стала именно та музыка, какую он желал слушать, когда занимается строительством или улучшает те части Земли, что еще требуют улучшения.

Так высока была башня Ждода, что из своих уединенных покоев он в ясную погоду мог обозреть всю Землю. А поднимая взгляд, он видел звезды. И если вглядывался пристальнее, то различал за покровом ночи безграничное море хаоса. Однако хаос наверху не смущал его, как не смущал хаос в бездне под Твердыней. Ибо Ждод покорил хаос и поставил себе на службу.

Над облаками было холодно, но Ждод повелел воздуху в Саду, во Дворце и вокруг Дворца оставаться теплым. Лес за воротами Сада он тоже сделал теплым и приятным во все времена года, чтобы тамошние ручьи не замерзали, а текли в реку, что низвергалась с обрыва длинным водопадом. Обитель Весеннего Родника осталась на прежнем месте, и там, в роще, она вынашивала души, зачатые вместе со Ждодом.

Итак, вновь наступили мир и покой. Кончилось лето, началась осень, листья и яблоки начали краснеть, и все приглашенные Ждодом души полетели во Дворец на пир.

Зула не могла бы стать юристом просто по складу характера. В начале третьего часа она полностью отключилась. А все потому, что поддалась чарам Синджина Керра. Не в сексуальном смысле, разумеется. Скорее в эмоциональном. Все, что он говорил, было таким разумным. Он сам такой умница. Так замечательно шутит. И не самодовольно, а так, будто постоянно удивляется собственному умению обнаруживать крупицы юмора, изначально присущие любым человеческим делам. Разве можно оспорить, что многое изменилось и пора провести генеральную уборку? Третий час был посвящен подробностям того, куда уходят деньги. Огромные виртуальные суммы в современных цифровых валютах перемещались туда и обратно между Уотерхаузовскими, Фортрастовскими и Шепардовскими учреждениями, коммерческими и некоммерческими. Трансферы были доступны для наблюдения держателям соответствующих токенов, если те удосуживались посмотреть цифры, но чаще происходили во мраке, поскольку детали не поддавались человеческому разумению. Даже в отключке Зула чувствовала, к чему клонит Синджин: к тому, что часть денег ушла не туда. Вероятно, просто по недосмотру. Вполне понятному. Однако важно исправить ошибку. Речь об очень больших суммах.

Очнулась Зула уже почти в полдень, когда услышала имя дочери. Наблюдатель с другой стороны стола мог бы не заметить перемены в ее лице, но сердце забилось чаще и щеки вспыхнули от стыда. Она не слушала. Потеряла нить выступления в самый важный момент. Она знала, что Синджин упомянул Софию, но не знала, что именно он сказал.

Впрочем, догадаться было несложно.

Через полчаса, во время перерыва на ланч, ее догадки подтвердил Маркус Хоббс, главный юрист Фортрастовского фамильного фонда, внимательно слушавший Синджина три часа кряду.