Карл изменился. Временами мне казалось, что он утратил всякую надежду добиться короны и предпочитает просто наслаждаться жизнью. Он любил дружеские пирушки, остроумную болтовню – и, конечно же, женщин. Я рада была узнать, что он избавился от этой бесстыжей Люси Уолтер, которая явно изменяла ему, пока его не было. Но разве могла женщина такого пошиба ждать целых два года! Однако у нее был ребенок, прелестный сынишка, и, насколько я знала, Карл был к нему привязан.

Меня продолжала преследовать мысль о лежащих мертвым грузом деньгах мадемуазель де Монпансье. Ведь на них можно было экипировать целую армию! Я все еще надеялась, что ее брак с Карлом может состояться.

Анна-Луиза была в это время отлучена от двора за свою открытую помощь фрондистам. (Кстати, ее отец – мой брат Гастон – тоже симпатизировал им, чем позорил доброе имя нашей семьи.) По обыкновению роскошно одетая, она даже приняла участие в одном из сражений. По странному стечению обстоятельств это было под Орлеаном, городом, давшим Франции Жанну д'Арк. Неужели мадемуазель де Монпансье хотела стать второй Орлеанской девой?

Мой сын был этой особе явно небезразличен. После Уорчестера он был словно окружен ореолом славы. Я никогда раньше не замечала, чтобы он так много рассказывал о своих подвигах. Но, по-видимому, в этих похождениях для него была заключена какая-то особая прелесть, поэтому он готов был повествовать о них бесконечно.

Мадемуазель де Монпансье устраивала приемы, которые шутливо называла «ассамблеями». Ее все еще не допускали ко двору, но она как будто пренебрегала этим, находя удовольствие в том, что зазывала к себе всевозможных знаменитостей и что угощения, которые у нее подавались, были куда более изысканными, чем в Лувре.

Карла неизменно приглашали на эти приемы, и я раздумывала, не вынашивает ли она в отношении его матримониальные планы. Анне-Луизе давно пора было обеспокоиться собственной судьбой. Ведь ей исполнилось двадцать пять лет, то есть она была далеко не первой молодости, а австрийский император женился уже в третий раз, вновь отклонив притязания моей честолюбивой племянницы.

На одном из ее приемов, где была и я, она решила со мной поговорить. Как знать, возможно, ей просто доставляло жестокое удовольствие поддерживать во мне надежду на то, что она выйдет за Карла.

– После этого похода Карл повзрослел, – сказала она. – Стал более серьезным… можно даже сказать, более зрелым. Поразительно, как благотворно повлияло на него пребывание на дереве.

– Да и вы изменились, дорогая племянница, – парировала я. – Вы тоже стали более… зрелой. Полагаю, для вас было большим событием выступить в роли Орлеанской девы.

Но мадемуазель де Монпансье не так-то легко было смутить.

– Я слышала, – продолжала она, – что английский король слишком любит женщин, чтобы оставаться верным какой-либо из них.

– Одно дело женщины, а совсем иное – жена, – ответила я.

– Способен ли человек, который в молодости вел беспорядочную жизнь, стать образцовым супругом? – язвительно осведомилась мадемуазель.

– Вполне способен, – без колебаний ответила я.

– Верится с трудом. Вспомните-ка своего отца, дорогая тетушка, – заметила Анна-Луиза.

– Я часто о нем вспоминаю. Кстати, не забывайте, что он – ваш дедушка. Мы обе должны им гордиться, – напомнила я. – Он был величайшим королем, какого когда-либо знала Франция.

– Надеюсь, что мой малыш-супруг будет таким же великим, – заявила моя племянница.

– Ваш – кто? – не поняла я.

– Ну, в конце концов, – она ехидно посмотрела на меня, – у нас не такая уж большая разница в возрасте. Всего-то одиннадцать лет и несколько месяцев. Людовику сейчас четырнадцать.

– Непохоже, чтобы он был страстно влюблен. Ведь он отлучил вас от своего двора, – язвительно возразила я.

– Кто? Маленький Людовик? – удивилась мадемуазель. – О нет, это сделали его мать и этот старый лис Мазарини.

Она смерила меня победоносным взглядом, и я поспешила переменить предмет беседы, опасаясь, что не выдержу и дам волю душившему меня гневу.

Жизнь дарила мне не только горести. В конце года мне сообщили, что Кромвель разрешил моему сыну Генри приехать в Париж. Должно быть, даже круглоголовые были не совсем бесчувственными людьми, да и смерть моей дочери Елизаветы дала народу повод к выражению некоторого недовольства их правлением. Она была почти святая, а ее постигла столь ужасная участь! Впрочем, причина такого решения могла заключаться и в другом, но, как бы то ни было, Генри позволили уехать.

Маленькая Генриетта с нетерпением ждала брата. Она без конца расспрашивала меня о нем, но я мало что могла ей рассказать, ведь Генри так давно у меня отняли.

Вначале он приехал в Голландию, где его встретила сестра Мэри. Она была так рада ему, что не хотела отпускать. Я же не желала, чтобы он оставался в Голландии, так как знала, что Мэри намеревалась воспитывать его в протестантской вере, а у меня была мечта сделать его, как и Генриетту, католиком.

Он прибыл в Париж, и какое-то время мы наслаждались семейным счастьем. Генри очень привязался к Карлу. О его приключениях он готов был слушать часами и явно не прочь был бы поучаствовать в них, если бы мог. Карла мои младшие дети просто боготворили. В нем было какое-то необъяснимое обаяние, которое неизменно влекло к нему людей.

Но эта идиллия продолжалась недолго. Вскоре я узнала, что правительство Кромвеля признано некоторыми странами как законное и в европейские столицы вот-вот приедут послы, назначенные английским парламентом. К моему великому огорчению, Франция тоже подписала с круглоголовыми договор об обмене посланниками.[64]

– Вы прекрасно понимаете, что это означает, – сказал мне Карл. – Я вынужден буду покинуть страну.

– Надо переговорить с королевой Анной. Ведь она всегда была так добра к нам…

Мой сын раздраженно мерил шагами комнату.

– Не надо ни с кем говорить, матушка, – бросил он отрывисто. – Я не стану дожидаться, пока король или Мазарини попросят меня уехать, и нынче же начну готовиться к отъезду.

В глубине души я понимала, что он прав. Оставаться во Франции ему было нельзя.

Генриетта расплакалась, узнав о скорой разлуке с любимым братом, а Генри просил, чтобы я позволила ему сопровождать Карла.

– Я уже не мальчик, – горячился он. – Мне почти пятнадцать! Я хочу сражаться за дело короля!

Карл начал было колебаться, но я решительно возразила:

– Генри еще ребенок. Он должен учиться, а не участвовать в битвах. Нет-нет, мальчик останется в Париже!