Кафтан для Годреда и правда оказался коротковат и узковат в плечах – покойный хазарский бек был ниже его ростом и скромнее сложением.

– Иди ты к ётуну! – беззлобно отозвался Годред и так же осторожно стянул кафтан.

– Давай лучше Улаву подарим. Ему по росту подойдет. Надо же его чем-то утешить – война только началась по-настоящему, а он уже засел.

Улав конунг, как стало ясно после окончания битвы, продолжать поход не сможет. Копейный удар не повредил кость, но конунгу многие дни предстояло провести лежа и сидя, прежде чем он обретет способность передвигаться, не вися на плечах телохранителей. А дней этих в запасе не имелось: нужно было немедленно выступать дальше на восток.

Смолянская рать под началом сыновей Альмунда и Гостимила так дружно погнала «хазар» с поля боя, что оттеснила их от Ратиславля. Только конные хазары успели заскочить в город и вывести оттуда своих заводных лошадей с навьюченным имуществом, второпях похватав какие попало тюки и мешки с зерном. После этого они покинули город – оставаться в нем для них не было ни малейшего смысла, – и отступили вниз по Угре. Но остатки пешего войска зайти в город не успели – смоляне прогнали их мимо ворот, а потом, устав преследовать, вернулись и заняли Ратиславль сами.

Ликование было полным. Не сказать чтобы победа досталась смолянам и их союзникам легко – в каждой дружине около трети оказалось убито или ранено. Но смоляне сохранили достаточно сил, чтобы продолжать поход, а в городце и после бегства хазар нашлось немало из припасов и добычи, взятой «хазарами» ниже по Угре. В придачу остался собственный обоз вятичей.

– Это все надо людям назад раздать! – уверял Гостимил, готовый собой прикрывать клети с мешками и загоны скота. – Это ж посевное зерно! Скотина! Это ж они все здесь награбили! Людей с пустыми житными ямами оставили! Если им назад не отдать, нечего будет сеять, не будет жатвы, угряне все вымрут за тот год!

Улав, которого перенесли в лучшую здешнюю избу, поддержал Гостимила насчет зерна и уцелевшей скотины, не успевшей пойти в хазарские котлы, но склонялся к тому, что иное имущество – меха, тканину льняную, конопляную и шерстяную, мед, воск, железо, украшения жен угренских из бронзы, меди и серебра – стоит разделить между победителями, чтобы вознаградить их за доблесть и поддержать боевой дух.

– А разве мы дальше не пойдем? – горячился Гостимил. – Воевода! Да те нечистики по лесам разбежались, они опомнятся и опять пойдут! Не сейчас, так на другой год! Через две зимы, через три! Нет, давай уж начисто полоть это бурьян, коли взялись! И вы дружины свои наградите той добычей, что мы у них возьмем, на их землях! А тамошние городцы серебром богаты, не то что наши! Там у каждой женки, сказывают, снизки сердоликовые и на них шеляги серебряные в два ряда.

Гостимил по природе был человеком сдержанным, да и отчасти робел перед воеводами, старшими и опытными, но этим вечером он был необычно возбужден: глаза горели, щеки раскраснелись. Он был очень воодушевлен первой в жизни большой и значимой победой, чувствовал себя настоящим защитником родной земли, знал, что не обманул доверия отца, не посрамил род… К тому же его невеста, старшая из дочерей покойного Борослава, нашлась целая и невредимая, и теперь он был все равно что тот витязь, что спас Зарю-Зареницу из пещеры Змеевой. Хотелось свернуть горы, да и дело было еще не закончено.

– Парень молодец! – одобрил Годред.

– Понравилось воевать! – захохотал Свен.

– Но разве я не дело говорю? Раньше одни хазары хотели с вами посчитаться, а теперь у вятичей есть повод нам мстить – они придут снова! Надо уж так ударить, чтобы навек их отучить в нашу сторону глядеть! И людей у нас довольно осталось.

Вожди собрались у стола в Борославовой избе, на укладке был разложен богатый кафтан хазарского воеводы. Улав полусидел на широкой лавке, куда были постелены лучшие постельники и подушки, вытянув раненую ногу. Сама угренская княгиня, вдова Борослава, промыла и заново перевязала его рану, обложила примочками в каких-то отварах, даже нашептала, и боль почти унялась. Но никакие зелейники и коренщики не могли сделать ногу Улава здоровой за день-другой.

– Княжич все верно говорит, – согласился Улав. – Но я, как ты видишь, в эту зиму сражаться не смогу, обо мне в этой саге больше не будет рассказываться.

Гостимил взглянул на сыновей Альмунда, надеясь на их помощь. Без Улава и его дружины, самой сильной части смолянского войска, продолжать поход будет трудно.

– Мы-то уж непременно дальше пойдем, – сказал Свен, даже не оглянувшись на брата. – На нас обет хазарам мстить, а на их землях мы еще не побывали. И надо поживее поворачиваться. Не дать всем этих нечистикам с силами собраться. Если поспешить, то можно раньше них до их гнезд дойти. Пока они по лесам пробираются, без обоза и припасов, мы уже там будем.

– О каких гнездах ты говоришь? – спросил Улав.

– Откуда они вышли. Тархан-городец, вся та волость, что на Упе. Разорим самое гнездо их, чтобы больше им неоткуда было выползать. Там уже земля хазарская, мы свой обет исполним.

– Но тут есть еще вятичи, оковские, – напомнил Гостимил.

Оковские вятичи его беспокоили больше – Ока ближе, чем Упа, она граничит с землями смолян-кривичей.

– Надо завтра же выступать! – настаивал Гостимил. – Припасов у нас довольно, оружия – хоть в каждую руку по топору, лошади, сани есть, люди бодры. Числом ратников поменее стало, но вятичи еще больше нашего потеряли. Упустим удачу – вовек себе не простим! Эких оковских мы ведь не можем у себя под боком оставить… и ничего не сделать!

– Ну уж дань на них наложить непременно надо! – поддержал его Свен, подмигнув брату: Гостимил, хоть и был молод, рассуждал как будущий князь.

– Но… как же я пойду туда без тебя? – свои возможности княжич тоже, к его чести, оценивал трезво. – У тебя дружина… опыт… воевода смолянский – ты, Улав! Если засядем здесь, отец и меня, и тебя не похвалит!

– Твой отец отгрызет мне вторую ногу! – засмеялся Улав. – Ты рассуждаешь справедливо, но я не знаю, как быть. Если меня повезут на санях, как ту бабку или покойника, это не поднимет дух дружины. Но и отправлять дружину без вождя – так не водится.

– Так сына пошли вместо себя, – предложил Свен. – Ведомил своего послал, а твой чем хуже? Мы все