«Когда я <…> стал ходить по верхней его кромке, странное чувство охватило меня: подо мной было нечто грандиозное, а в то же время словно бы и не было ничего. Разумеется, его надо видеть не пустым, а до отказа забитым народом <…>. Ибо такая арена должна, собственно, радовать народ его же присутствием, дурачить его, показывая ему его самого. <…> Люди привыкли видеть себя и себе подобных в сутолоке, в давке и в суете – здесь же многоголовый, разномыслящий, мятущийся зверь вдруг оказывался сплоченным в единое благородное целое, <…> в единый облик, одухотворенный единым духом»[925].

В Виченце он остается на несколько дней. Строения Палладио – вот что заставляет его задержаться в этом городке. «Я только и делаю, что брожу по городу, смотрю и учусь видеть»[926], – пишет он. Творения Палладио – старая ратуша и Олимпийский театр с вольным использованием элементов античной архитектуры – служат для Гёте ярчайшим примером творческого продолжения традиции и одновременно почтительного обращения с ней. Душа воспаряет ввысь, пишет он, и человек в полной мере может ощутить «божественное начало великого, подлинного бытия»[927].

Творчество Палладио интересовало Гёте и прежде. В Италии он приобрел и внимательно изучил несколько гравюр с изображением его творений. Теперь же он мог увидеть их своими глазами и был потрясен. Этим потрясением, вероятно, объясняется то, что Гёте всю свою жизнь оставался верен идеалам классицизма. Былое увлечение готической архитектурой, воплощенной в Страсбургском соборе, постепенно отходит на второй план, а через тридцать лет в окончательной версии «Итальянского путешествия» Гёте без сожаления отрекается от него: «Скажу без обиняков: это, конечно, ничего общего не имеет с нашими готическими украшениями – нахохленными святыми на консолях, взгроможденных одна над другой, с нашими колоннами, смахивающими на курительные трубки, с остроконечными башенками и зубчатыми цветочными гирляндами, – от них я, слава богу, избавился на веки вечные!»[928]

Путешествуя по побережью Бренты, Гёте снова поражается величию строений Палладио. Потом он попадает в Венецию. Впервые оказавшись в этом городе, он всем сердцем чувствует торжественность момента и в то же время ощущает, как избавляется от тревоги ожиданий. «И вот, благодарение богу, Венеция для меня уже не только звук, не пустое слово, так часто отпугивавшее меня, заклятого врага пустых слов и звуков»[929].

В Венеции он на каждом шагу сталкивается с красотой, будь то церкви, дворцы, картины, пестрая уличная жизнь, гондолы или музыка. Он уже не знает, куда скрыться от этой вездесущей красоты. В поисках впечатлений иного рода отправляется в оружейную мастерскую и тем же вечером делает примечательную запись в дневнике: «Во время путешествия я надеюсь, я хочу утешить свою душу в ее любви к изящным искусствам, навсегда запечатлеть в сердце их образ и сохранить его для тихого наслаждения. Но после я хочу вновь обратиться к ремеслам и по возвращении заняться изучением химии и механики, ибо время прекрасного прошло, и наши дни требуют лишь строго необходимого»[930].

Очевидно, Гёте еще недостаточно долго пробыл вдали от Веймара. Он все еще в плену своих должностных обязанностей, и «строго необходимое», составляющее их круг, продолжает определять его мысли. Возможно, он к тому же испытывает угрызения совести – ведь он не только переложил свою работу на плечи коллег, но и продолжает получать жалование из казны! Вероятно, именно поэтому он так строг к самому себе и не может просто наслаждаться прекрасным. Восприятие красоты он тоже превращает в работу, снова и снова уверяя оставшихся в Веймаре друзей: «Я <…> не столько наслаждаюсь, сколько учусь»[931].

Дни напролет Гёте блуждает по лабиринту улиц и каналов Венеции, наблюдая за жизнью горожан. Он проникается к ним огромным уважением, когда понимает, что этот город-шедевр был создан усилиями не только отдельных художников, гениальных зодчих, правителей и меценатов. «Это грандиозное, заслуживающее восхищения творение объединенных человеческих сил, восхитительный памятник не одному правителю, а целому народу»[932].

Ему также нравится слушать народное пение – не только в церкви, но и на улице. Люди здесь любят бывать на виду, пишет он, они не замыкаются в себе и вообще всю свою жизнь переносят из домов на улицу. И еще: «Сегодня среди бела дня в переулке у моста Риальто меня впервые окликнула девица легкого поведения»[933]. О том, остался ли этот призыв без ответа, не сообщается.

В Венеции Гёте пробыл семнадцать дней. «Первая эпоха моего путешествия завершилась, благослови небо все последующие»[934]. Дальше путь лежит через Феррару, Болонью и Флоренцию. Желание добраться наконец до Рима день ото дня становится все сильнее. На Флоренцию времени уже не остается. Он в спешке обходит город за три часа. «Я не могу ничем наслаждаться, пока моя главная потребность остается неудовлетворенной»[935]. Главная его потребность – увидеть Рим. Слишком долго тянется путешествие по долинам Апеннин, несмотря на прекрасные виды, зовущие остановиться и сполна насладиться созерцанием природы. «Я тоже должен образумиться и подождать еще немного – ждал же я терпеливо все эти 30 лет, значит, сумею выдержать еще 14 дней»[936].

Некоторые достопримечательности удостаиваются лишь краткого комментария: «Получше рассмотрим на обратном пути»[937]. Он спешит на встречу с Римом и уже не в силах ждать. «Я теперь даже не раздеваюсь на ночь, чтобы рано утром сразу отправиться в путь. Еще две ночи! И если ангел Господень не поразит нас в пути, скоро мы будем там»[938]. И днем позже: «Ну что ж, спокойной ночи. Завтра вечером – Рим. После этого мне уже будет нечего желать, кроме как по возвращении застать тебя и своих немногих друзей в добром здравии»[939].

И вот 29 октября 1786 года Гёте наконец приезжает в Рим: «Лишь теперь я начинаю жить и воздаю должное своему гению»[940]. В более поздней версии «Итальянского путешествия» момент прибытия в Рим описывается не столь пафосно. Здесь, в отличие от писем и дневников, уже не чувствуется того восторга, от которого захватывает дух.

Итак, Гёте в Риме – третья попытка после двух неудачных наконец завершилась успехом. В первый раз Гёте неожиданно для всех поехал на юг в 1775 году, рассердившись на то, что экипаж, на котором он должен был отправиться в Веймар, не прибыл во Франкфурт вовремя. Его, однако, настиг курьер, и это путешествие закончилось уже в Гейдельберге. Во второй раз в 1779 году Гёте хотел продлить свое путешествие в