Но самое плохое было потом, когда она назавтра отшила Одри. Она прямо видела, как это делает. Да, за все это она поплатилась семью тоскливыми годами, но она не была уверена, что эту Салли, ту, которой она была тогда, стоило спасать от Мониган. И ей пришло в голову, что потому-то она и забыла, что она Салли: она себе совсем не нравилась.

– Что случилось с Одри? – спросила она.

– Тсс, – сказала Шарт. – Нед идет.

Тут она поняла, что можно было и не спрашивать. Она все вспомнила. Одри бегала за Недом Дженкинсом, да так, что все над ней потешались. Семь лет она бомбардировала его записочками, валентинками и объяснениями в любви. Она приезжала в Лондон и закатывала сцены, чем ставила Неда в ужасное положение. Нед говорил, что Одри – самая скучная девица на свете, и клялся, что не подавал ей ни малейшего повода для такой преданности. Но теперь Салли засомневалась, не кривил ли он душой. На эту мысль ее натолкнул не только букет, который собрали Нед и Одри. Она вспомнила миловидную медсестру. Нед очень ловко умел создать впечатление очаровательной беспомощности. Благодаря этому таланту он вертел Самим как хотел, управлялся с ним даже лучше Говарда. Наверняка он точно так же управился с владельцами цветочных ящиков. И все равно Мониган было за что призвать к ответу. И ее, Салли, тоже. Бедная Одри. Ее втянули во все это только потому, что она жила на ферме по соседству.

Салли посмотрела на Неда – тот как раз вернулся в сопровождении меланхоличной взрослой Имоджин. Никакой очаровательной беспомощности. Он просто места себе не находил. Салли посмотрела на Имоджин – и поняла, что по-прежнему не может поверить, что эта помятая серая мышь получилась из ангелоподобной девочки с сияющими синими глазами, которая наряжалась в желтые брючные костюмы и фасонистые зеленые пижамы. Что же случилось, что довело ее до такого состояния?

Глаза у Имоджин опухли, но было видно, что она прилагает все силы, чтобы не страдать. Она даже выдавила улыбку, когда Шарт и Фенелла сказали: «Привет, Имо!» И еще раз улыбнулась, когда Нед подтолкнул ее к койке. Салли смотрела снизу вверх на эту жалкую, унылую улыбочку и набиралась отваги, чтобы вынести очередной приступ недовольства Имоджин – того самого недовольства, которым, как она теперь понимала, Имоджин заразилась от нее. Все эти годы Салли была такая же унылая, как Имоджин.

– Прости меня, Имо, – сказала она. – Когда ты была здесь в тот раз, я ничего не помнила. Я была призраком…

– Я знаю. – Имоджин хлюпнула носом.

На это Фенелла и Шарт разом затараторили – пустились рассказывать о призраке, чтобы предотвратить приступ страданий.

Но Нед прервал их болтовню:

– Мы знаем все о призраке. Имоджин считает, что может кое-что предпринять.

– Салли говорит, что видела, как Джулиан Эддимен тайком вернулся и стащил куклу Мониган, – сказала Шарт. – Меня это всерьез тревожит. Я представления не имела…

– Не важно. Мы все равно можем ее одурачить, – сказала Имоджин.

Она села на стул и склонилась над Салли, от ее дыхания слабо веяло лавандой. Салли прекрасно помнила этот запах. Он витал в ванной в квартире, которую они с Имоджин снимали последние два года. Как она могла забыть! Да, Имоджин училась в музыкальном колледже, собиралась стать концертирующей пианисткой.

– Послушай, Салли, – сказала Имоджин. – Я уже много раз тебе объясняла, только ты меня, кажется, не слушала. Я была в ужасе. Мне казалось, Мониган для нас слишком умная. Но я думаю, что она слишком… слишком первобытная, чтобы быть умной. Она просто парализовала наш разум и надеялась, что у нее все получится. Помнишь, как я убежала?

– Обратно за Изнанку Потустороннего, – ответила Салли.

И снова у нее появилось двойное воспоминание – воспоминание призрака, наложенное на картину семилетней давности: бегущая желтая фигурка Имоджин, сама Салли – девочка, сердито кричащая что-то ей вслед, и снова сама Салли – призрак, глядящий на это в полном смятении.

– Да, так вот, я хочу, чтобы ты пошла и нашла меня, – сказала Имоджин. Над переносицей у нее от серьезности залегли две морщинки. – Разыщи меня до того, как я решу вернуться домой. Можешь? Сделай что угодно, лишь бы уговорить меня вернуться к Мониган. И заставь меня что-то ей отдать. Тебе не надо говорить мне, что именно. Я сама пойму.

– Ты же пытаешься изменить прошлое, Имо, – разве нет? – засомневалась Шарт. – По-моему, это невозможно.

– Прошлое – невозможно, – ответила Имоджин. – Я собираюсь изменить будущее.

– А ты вернулась к Мониган или нет? – спросил Нед. Он тоже был предельно серьезен. – Это важно: если нет, Салли бессмысленно тебя убеждать.

Имоджин запустила пальцы в зачесанные назад волосы. Несколько тусклых белокурых прядей повисло по сторонам лица, отчего она стала чуть больше похожа на Имоджин семь лет назад.

– Вроде бы… вроде бы да, – проговорила она. – Вроде бы что-то меня заставило. Но в голове все перемешалось, потому что была гроза. А я тогда ужасно боялась молнии. Но, по-моему, в тучах были призраки… – Она с серьезным видом наклонилась к Салли. – Попробуй, Салли. Не только ради себя, но и ради меня.

– Я постараюсь, – пообещала Салли.

Она неуверенно закрыла глаза и попыталась снова стать призраком. Поначалу ничего не вышло. Она даже решила, что забыла, как это делается. Лежала, чувствуя тупые тычки боли в ноге и мелкое, назойливое покалывание во всем остальном теле, и слушала приглушенные голоса сестер и Неда. Те снова пустились обмениваться новостями. Она услышала, как Шарт в восторге воскликнула: «Так Оливер станет героем комикса? Чудесно!»

Это было последнее, что она услышала. Она растаяла и превратилась в призрака.

Но что-то было неправильно. Она попала в косой предвечерний свет, а не в дневной. И дождь уже перестал. Мокрая трава и капли на ежевике ловили последние лучи солнца, искрились красно-оранжевым.

Она очутилась лицом к лицу с Самим. Это было совсем неправильно.

Сам закатил такой многоэтажный скандал, что по сравнению с ним все остальные скандалы казались попросту мирными забавами. Глаза его лезли из орбит от ярости. Он был весь белый и клокотал. Орлиный клюв клевал и терзал. Сам все тыкал пальцем вниз, в землю, вонзал орлиный коготь туда, где на траве валялся выдранный пучок одуванчиков. Рядом виднелась лопата мистера Маклаггена и еще металлоискатель, а у ног Самого чернела неопрятная яма. В яме поверх груды цепей лежала черная курица. По курице ползали насекомые. Надо всем этим в гнездах на мертвых вязах шумно гомонили грачи.

– Воплощенное зло! – клокотал Сам. – Зло! Это… это самая настоящая черная магия! Гнусная, разрушительная, извращенная, омерзительная, ужасная, дьявольская! Воплощенное зло, говорю я вам!

Перед ним рядком выстроились перепуганные Шарт, Имоджин, Салли и Фенелла. Лица у них были огорошенные, а у Шарт, Имоджин и Фенеллы еще и виноватые: ведь Сам так страшно разозлился. Вид у Салли был скорее измученный. Она не понимала, почему Сам так разъярился из-за какого-то эксперимента, пусть и довольно нездорового. «Кому от этого плохо?» – читалось в ее взгляде.