– Суд штата Массачусетс, рассмотрев дело номер ноль восемь дробь сорок четыре ноль семь по обвинению Джейкоба Майкла Барбера в убийстве первой степени в свете вновь открывшихся обстоятельств, постановил удовлетворить заявление стороны обвинения об отказе от дальнейшего уголовного преследования и прекратить уголовное дело в отношении Джейкоба Майкла Барбера. Сумма залога может быть возвращена поручителю. Дело закрыто.

«Дело закрыто». Эта суконная юридическая формулировка – пропуск для обвиняемого на свободу. Уходи и не возвращайся.

Мэри проштемпелевала текст постановления, убрала его в папку и бросила ее в лоток для исходящих документов с таким бюрократически-деловитым видом, как будто до обеда ей нужно было расправиться еще с кучей таких же дел.

И все осталось позади.

Ну или почти позади. Мы принялись пробираться сквозь толпу репортеров, теперь рвавшихся поздравить нас и отснять свой видеоматериал, чтобы не опоздать с репортажами к утренним выпускам новостей, так что нам пришлось почти бежать по Торндайк-стрит к крытой парковке, где мы оставили нашу машину. Мы бежали и смеялись. Свободны!

Наконец мы добрались до машины и принялись неловко топтаться перед ней, пытаясь найти нужные слова, чтобы поблагодарить Джонатана, который благородно отказывался принимать лавры, поскольку, заявил он, по правде говоря, никакой его заслуги в этом не было. Мы все равно его благодарили. Благодарили и снова благодарили. Я пожимал ему руку, а Лори обнимала.

– Вы выиграли бы дело, – твердил я ему. – Я в этом уверен.

В этой суматохе первым их приближение заметил Джейкоб.

– Ой-ой-ой, – пробормотал он.

Их было двое. Впереди шел Дэн Рифкин. На нем был бежевый плащ, очень модный, избыточно отделанный, изобилующий деталями в виде пуговиц, карманов и погон. Его кукольное лицо по-прежнему хранило застывшее выражение, так что понять, что он задумал, было невозможно. Быть может, извиниться перед нами?

В нескольких шагах позади, засунув руки в карманы, за ним следовал Отец О’Лири, в своей неизменной кепке, низко надвинутой на лоб. В сравнении с Рифкином он казался настоящим великаном.

Мы медленно обернулись к ним. Судя по всему, выглядели мы одинаково – озадаченные, но обрадованные тем, что этот человек, который, разумеется, теперь из нашего врага стал нашим другом, несмотря на всю ту боль, которую ему довелось пережить, великодушно пришел поприветствовать нас, вернувшихся обратно в его мир, в мир нормальных людей. Вот только выражение лица у него было странное. Ожесточенное.

– Дэн? – произнесла Лори.

Он ничего не ответил и вытащил из глубокого кармана плаща нож, самый обычный кухонный нож, в котором я немедленно узнал, каким бы абсурдным это ни показалось, классический вюстхофский нож для стейков, потому что у нас в хозяйстве имелся ровно такой же набор ножей. Впрочем, в полной мере задуматься о том, какой в высшей степени причудливой иронией судьбы было бы оказаться зарезанным таким ножом, я не успел, поскольку, прежде чем Дэну Рифкину удалось приблизиться к нам, Отец О’Лири ухватил его за локоть и приложил тыльной стороной ладони о капот нашей машины. Выпавший нож глухо звякнул о бетон парковки. После этого О’Лири заломил Рифкину руку за спину и легким движением – настолько легким, что, казалось, имеет дело не с живым человеком, а с манекеном, – уложил того лицом на капот.

– Полегче, приятель, – бросил он Рифкину.

Все это Отец О’Лири проделал с небрежной сноровкой профессионала. Вся сцена заняла не более пары секунд, и нам осталось лишь остолбенело таращиться на этих двоих.

– Кто вы такой? – обрел наконец дар речи я.

– Друг твоего отца. Он попросил меня приглядеть за тобой.

– Мой отец? Откуда вы его знаете? Нет, стойте, не говорите. Я не хочу этого знать.

– Что прикажешь сделать с этим малым?

– Вы что?! Отпустите его сейчас же!

Он подчинился.

Рифкин выпрямился. В глазах у него стояли слезы. Он посмотрел на нас с беспомощным бессилием во взгляде – по всей видимости, Дэн по-прежнему был уверен, что это Джейкоб убил его сына, но ничего сделать не мог – и, шатаясь, побрел к выходу. Я не мог даже представить, что сейчас творилось у него в душе.

Отец О’Лири подошел к Джейкобу и протянул ему руку.

– Поздравляю, сынок. Это было что-то. Видал, какое лицо было у этого придурка, у прокурора? Блеск! – (Джейкоб с ошарашенным видом пожал ему руку.) – Цирк с конями, – продолжал веселиться Отец О’Лири. – Просто цирк с конями. А ты, значит, парнишка Билли Барбера?

– Угу. – Я никогда в жизни не произносил этого с гордостью. Не уверен даже, что вообще когда-либо произносил эти слова вслух в присутствии других людей. Но это устанавливало некую связь между Отцом О’Лири и мной и, похоже, забавляло его, так что мы оба улыбнулись.

– А ты, я смотрю, покрупнее его будешь. Таких дрищей, как он, на одного тебя двоих надо.

Я не очень понимал, что ответить на этот комментарий, поэтому промолчал.

– Ну, передавай своему старику привет, ладно? – сказал Отец О’Лири. – Эх, у меня нашлось бы что тебе про него порассказать.

– Не надо. Очень вас прошу.

Напоследок он повернулся к Джейкобу:

– Что ж, сынок, у тебя сегодня счастливый день.

С этими словами он снова засмеялся и, пританцовывая, зашагал прочь. Больше я Отца О’Лири ни разу не видел.

Жизнь продолжается, и, пожалуй, по правде говоря, даже слишком долго. Длинная жизнь тянется тридцать или даже тридцать пять тысяч дней, но по-настоящему имеют значение лишь несколько десятков из них, когда случается что-то действительно важное. Остальные же – подавляющее большинство, десятки тысяч дней, – ничем не примечательные, обыденные, даже однообразные. Мы скользим по ним и немедленно их забываем. Оглядываясь на прожитую жизнь, мы обычно не склонны думать об арифметике. Мы помним горстку Больших Дней, а остальные выбрасываем из памяти. Укладываем наши длинные бесформенные жизни в аккуратные маленькие истории, как здесь делаю я. Но большей частью жизнь состоит из мусора, из самых обычных, незапоминающихся дней, и «конец» никогда не конец.