День, когда Джейкоба оправдали, был, разумеется, Большим Днем. Но следом за ним вновь один за другим потянулись маленькие дни.

Мы не вернулись к «нормальной» жизни; мы, все трое, уже забыли, что такое нормальная жизнь. Во всяком случае, не питали никаких иллюзий относительно того, что когда-нибудь сможем к ней вернуться. За те дни и недели, которые последовали за освобождением Джейкоба, когда схлынула победная эйфория, наша жизнь все же вошла в какую-то устойчивую колею, пусть и довольно унылую. Мы почти никуда не выходили. Ни в коем случае не появлялись в ресторанах и любых других общественных местах, где на нас бы пялились во все глаза. Обязанность делать закупки теперь перешла ко мне, поскольку Лори не хотела рисковать вновь наткнуться в магазине на Рифкинов, и я приобрел обыкновение, идя между рядами в супермаркете, по-хозяйски мысленно прикидывать меню на неделю (в понедельник паста, во вторник курица, в среду гамбургеры…). Иногда мы выбирались в кино, обычно в будние дни, когда в кинотеатрах было меньше народу, но и тогда старались занять свои места уже после того, как в зале гас свет. В основном сидели дома. Часами торчали в Интернете, как завороженные, стеклянными глазами глядя в экран. Мы тренировались на беговой дорожке в подвале, вместо того чтобы пойти пробежаться на свежем воздухе. Оформили расширенную подписку на «Нетфликс», чтобы иметь возможность брать напрокат столько дивиди-дисков, сколько захотим. Сейчас, задним числом, подобное существование кажется беспросветным, но тогда наша жизнь казалась нам чудесной. Мы были свободны, ну или что-то вроде этого.

А еще думали о том, чтобы переехать – увы, не в Буэнос-Айрес, но в более прозаические места, где мы могли бы начать все с чистого листа: во Флориду, в Калифорнию, в Вайоминг – в любые края, куда, в нашем представлении, люди отправлялись за новой жизнью. Одно время я был одержим маленьким городком Бисби в Аризоне, где, как мне сказали, можно было легко затеряться и никогда больше не найтись. Всегда оставалась и возможность совсем уехать из страны. Подобный вариант обладал в наших глазах определенной притягательностью. Мы вели обо всем этом нескончаемые дискуссии. Лори сомневалась, что нам удастся скрыться от известности, которую принес судебный процесс, как бы далеко мы ни уехали. И вообще, говорила она, в Бостоне – вся ее жизнь. Что же касается меня, я бы с радостью переехал куда-нибудь в другое место. Хотя бы потому, что никогда и нигде не чувствовал себя своим; мой дом был там, где была Лори. А она категорически не хотела никуда уезжать.

Общественное мнение Ньютона по-прежнему оставалось непреклонно. Большинство наших соседей вынесли свой собственный вердикт: невиновен, но и не невинен. Может, Джейкоб и не убивал Бена Рифкина, но они услышали достаточно, чтобы испытывать в его отношении обеспокоенность. Его нож, его пугающие фантазии, его дурная наследственность. Кое-кому казалось подозрительным и внезапное прекращение уголовного дела. Присутствие Джейкоба в городе беспокоило и раздражало людей. Даже самые добрые предпочли бы оградить от Джейкоба своих детей. К чему рисковать? Пусть они и были на девяносто пять процентов уверены в его невиновности, но кто готов рискнуть ошибиться, когда ставки были так высоки? И кто готов рискнуть запятнать свою репутацию общением с ним? Виновный или невиновный, он оставался парией.

Учитывая все это, мы не отважились отправить Джейкоба обратно в школу в Ньютоне. Когда после предъявления обвинения его тут же отстранили от занятий, город вынужден был в соответствии с законом за государственный счет предоставить ему надомного учителя, миссис Макгоуэн. Теперь мы решили платить ей из собственного кармана, чтобы она продолжала обучать его на дому. Миссис Макгоуэн была единственной, кто регулярно появлялся в нашем доме, единственной, кто видел, как мы на самом деле живем. Едва переступив порог, слегка тяжеловесная и безвкусно одетая, она принималась шнырять глазами по сторонам, и от ее взгляда не укрывалась ни гора грязного белья, ни немытая посуда в кухонной раковине, ни засаленные волосы Джейка. Должно быть, в ее глазах мы были немножко ненормальными. Однако же каждое утро она неизменно появлялась на пороге ровно в девять и, усевшись с Джейкобом за кухонный стол, проверяла у него уроки и распекала за несделанное домашнее задание.

– Жалеть тебя никто не собирается, – без обиняков заявляла она ему.

Лори тоже принимала самое активное участие в обучении Джейкоба. Я обнаружил, что она замечательная учительница – добрая и терпеливая. Никогда прежде не видел ее в деле, но теперь, глядя на то, как жена работает с сыном, думал: она просто обязана вернуться к преподаванию. Ей вообще не следовало его бросать.

Неделя шла за неделей; Джейкоб был вполне доволен этой своей новой затворнической жизнью. Он был прирожденным отшельником. Утверждал, что не скучает по школе и своим друзьям. Возможно, для него было бы лучше, если бы мы с самого начала организовали ему домашнее обучение. Оно давало ему самую полезную часть школы, «контент» (по выражению Джейка), без кучи сложностей в виде девчонок, секса, спорта, задир, давления со стороны сверстников, бесконечного кучкования – сложностей в виде, собственно, других детей. В одиночестве Джейку было лучше. И после всего, через что ему пришлось пройти, кто мог бы его в этом винить? Когда мы обсуждали переезд, Джейкоб всегда горячее всех выступал за. И чем дальше, тем лучше. Бисби в Аризоне отлично бы ему подошел, считал он. В этом был весь Джейкоб – невозмутимый, хладнокровный, наполовину безмятежный, наполовину ничего не замечающий. Знаю, это прозвучит странно, но именно Джейкоб, для которого ставки в этом деле были наиболее высоки, ни разу не сломался, не заплакал, не потерял самообладания. Да, иногда он бывал сердитым или мрачным, замыкался в себе или начинал себя жалеть, как все дети, но ни разу не впал в истерику. Теперь, когда судебный процесс закончился, он снова стал все тем же уравновешенным ребенком. Несложно было догадаться, почему его школьные товарищи могли находить это странное хладнокровие слегка пугающим. Я лично считал его заслуживающим восхищения.

Необходимости работать у меня не было, по крайней мере пока. Официально я все еще находился в оплачиваемом отпуске. Моя зарплата в полном объеме продолжала исправно поступать на банковский счет, как и все это время. Без сомнения, для Линн Канаван это было непростой задачкой. Она поставила не на ту лошадь. Теперь у нее не было никаких оснований уволить меня, поскольку я не совершил ничего предосудительного, но и восстановить меня в должности первого заместителя тоже не могла. В итоге ей придется предложить мне какую-нибудь должность, от которой я бы отказался, и тем бы все и закончилось. Но похоже, пока что Линн была готова платить мне зарплату в обмен на мое молчание, что казалось вполне сходной ценой. Впрочем, я бы в любом случае не стал открывать рот: слишком хорошо к Линн относился.

А пока что у Канаван имелись дела поважнее. Ей нужно было решить, что делать с Лоджудисом, ее личным Распутиным, чье сокрушительное фиаско на профессиональном поприще поставило крест на его политических амбициях и вполне могло поставить крест и на ее собственных. Однако, опять-таки, Линн не могла уволить прокурора просто за то, что он проиграл дело, в противном случае кто захотел бы у нее работать? Я полагал, что Канаван в самое ближайшее время будет баллотироваться на пост генерального прокурора или даже губернатора, а всю эту кашу оставит расхлебывать своему преемнику на посту окружного прокурора. Сейчас ей нужно выждать. Возможно, Лоджудису еще удастся каким-то образом подлатать свою репутацию. Чего только в жизни не бывает.