Вопросы собственной карьеры меня в данный момент занимали не слишком сильно. Разумеется, прокурором мне больше не бывать. Замучили бы насмешками. Наверное, я мог бы переквалифицироваться в юриста какого-нибудь другого профиля. Всегда оставалась возможность податься в адвокаты по уголовным делам – там связь с делом Джейкоба вполне могла бы даже стать чем-то вроде почетного знака: драма невинного мальчика, несправедливо обвиненного в преступлении, которого он не совершал, и у которого хватило мужества не сломаться и выстоять и все такое прочее. Но я был уже немного не в том возрасте, когда можно безболезненно переметнуться на другую сторону. Не уверен, что смог бы заставить себя защищать тех самых подонков, которых до того всю жизнь сажал за решетку. Так что я понятия не имел, какие еще варианты у меня оставались. Наверное, только продолжать болтаться в состоянии неопределенности, как и вся моя семья.

Из нас троих суд тяжелее всех ударил по Лори. За последующие несколько недель она немного пришла в себя, но такой, какой была прежде, так и не стала. Она не набрала вес, который потеряла, и ее лицо по-прежнему выглядело изможденным. Такое впечатление, что за эти месяцы моя жена постарела на десять лет. Но самая разительная перемена произошла изнутри. За эти первые несколько недель после испытания, которое Джейкобу пришлось перенести, в Лори появилась какая-то холодная настороженность. Она словно в любой момент ждала удара. Для меня эта ее новая постоянная готовность держать оборону была совершенно понятной. Она была травмирована и отреагировала на травму ровно так, как люди всегда реагируют на подобные вещи. В результате изменился и расклад в нашей семье – не было больше мамы, пытающейся ласково растормошить нас с Джейкобом, вечных молчунов, заставить говорить о наших чувствах и делиться проблемами и вообще раскрывать перед ней душу. Она отстранилась от всего этого, по крайней мере на какое-то время. Словно наблюдала за нами с расстояния. И я едва ли мог ее в этом упрекнуть. Наконец столкнувшись с настоящими невзгодами, моя жена стала немного более похожей на меня, немного более ожесточенной. Жизненные невзгоды ожесточают нас всех. Ожесточат они и вас, когда вы с ними столкнетесь – а вы непременно столкнетесь.

Северная исправительная тюрьма,

Сомерс, Коннектикут

И снова кабинка для посещений. Глухие белые стены, толстое стекло. Непрекращающийся фоновый шум: еле различимые голоса в соседних кабинках, приглушенные окрики и прочий тюремный шум где-то в отдалении, объявления по громкой связи.

За стеклом появился Кровавый Билли; руки пристегнуты наручниками к цепи вокруг пояса, вторая цепь спускается вниз, к скованным лодыжкам. И все равно он вошел в помещение с видом деспотичного короля: подбородок вздернут, вызывающая ухмылка, волосы зачесаны надо лбом в высокий седой кок – смотрелось это на старике слегка безумно.

Два конвоира подвели его к стулу, не прикасаясь к нему руками. Один отстегнул наручники от цепи на талии, пока другой при этом не спускал с него глаз, затем оба отступили и исчезли из поля моего зрения.

Отец взял телефонную трубку и, сложив руки у подбородка, словно в молитве, произнес:

– Малыш!

В тоне его явственно звучало: «Какая приятная неожиданность!»

– Зачем ты это сделал?

– Что сделал?

– Я о Патце.

Его взгляд скользнул с моего лица на висящий на стене телефон и обратно, напоминая мне о том, что не стоит говорить лишнего по телефону, который прослушивается.

– О чем ты, малыш? Я все это время был здесь. Ты, наверное, не расслышал: меня не то чтобы часто отсюда отпускают.

Я развернул распечатку формы III, выписки из единой федеральной базы уголовных преступников. Она занимала несколько страниц. Я разгладил ее и прижал к стеклу первую страницу, чтобы он мог прочитать имя: «Джеймс Майкл О’Лири, он же Джимми, Джимми О, Отец О’Лири, дата рождения 18 февраля 1943 года».

Он наклонился и внимательно посмотрел на документ:

– Никогда в жизни о нем не слышал.

– Не слышал? В самом деле?

– Никогда о нем не слышал.

– Он отбывал наказание вместе с тобой в этой самой тюрьме.

– Здесь перебывала уйма народу.

– Вы пробыли тут вместе шесть лет. Шесть лет!

Он пожал плечами:

– Я не любитель заводить знакомства. Это тюрьма, а не Йель. Может, у тебя фотокарточка найдется? – Он подмигнул. – Но я никогда не слышал об этом малом.

– А вот он о тебе слышал.

И снова пожатие плечами.

– Обо мне много кто слышал. Я – легенда.

– Он сказал, ты попросил его приглядеть за нами, за Джейкобом.

– Брехня.

– Защитить нас.

– Брехня.

– Ты послал кого-то защитить нас? Ты считаешь, мне нужна твоя помощь, чтобы защитить моего ребенка?

– Э, я такого не говорил. Ты все сам придумал. Сказал же, никогда в жизни не слышал про этого малого. Понятия не имею, о чем ты говоришь.

Проработайте с мое в прокуратуре – и станете экспертом по лжи. Вы научитесь распознавать разные виды вранья, как эскимосы, говорят, распознают разные виды снега. Насмешливое отрицание, которое Билли тут выдавал, – когда слова «я этого не делал» произносились с видом, который заявлял «разумеется, я это сделал, но мы оба знаем, что ты ничего не докажешь», – очевидно, было излюбленной забавой всех преступников. Посмеяться над легавым прямо в лицо! Мой мерзавец-папаша явно безмерно наслаждался этим. С точки зрения полицейского, бороться с этим признанием-отрицанием без толку. Со временем ты учишься принимать эту ситуацию. Это часть игры. Дилемма полицейского: иногда ты не можешь доказать виновность без признания, а признание можешь получить, только если у тебя уже есть доказательства вины.

Поэтому я убрал бумагу от стекла и бросил ее на узенькую ламинированную столешницу перед собой. Потом уселся обратно и потер лоб.

– Ты дурак. Ты просто набитый старый дурак. Ты хоть понимаешь, что ты наделал?

– Дурак? Да кто ты такой, чтобы называть меня дураком?! Я ни хрена не делал.

– Джейкоб был невиновен! Ты глупый, глупый старик.

– Малыш, следи за базаром. Я вовсе не обязан тут с тобой разговаривать.

– Мы не нуждались в твоей помощи!

– Да? Наверное, меня обманули.

– Мы и так победили бы.

– А вдруг нет? И что тогда? Хочешь, чтобы парнишка до конца своих дней гнил в месте вроде этого? Ты знаешь, что это за место? Могила. Помойка. Огромная яма, в которую сваливают всякую шваль с глаз подальше, лишь бы не видеть. И вообще, ты сам сказал мне тогда вечером по телефону, что дело дрянь.

– Послушай, нельзя же… нельзя же вот так просто…