– Эй! – Марина окликнула меня, и я обернулся.

– А?

– О чем задумался?

– Эмм, о связи поездов и детективных романов… – Я начал пересказывать ей свои размышления.

Она перебила:

– Мне нужна помощь.

Я остановился и еще раз оглядел ее с ног до головы. Только тут до меня стало доходить, в какой странной, сновидческой ситуации я нахожусь.

– Так, значит, это ты? – сказал я вдруг. – Ты и есть Графт, да?

Она схватилась за кольцо на цепочке на шее.

– Да. Нет. Почти. Не совсем. Мне нужна помощь. Можешь устроить встречу с Александром Греком?

– С Греком? Зачем?

– Я слышала, он переправляет людей через Стену.

* * *

– Ты переправляешь людей через Стену? – Это первое, что я спросил, когда зашел в его кабинет.

Он вздрогнул так, словно его ударили током, потом злобно посмотрел на меня и прошипел:

– Ты дурак-нет? Еще громче говори, тебя в Венесуэле не слышали! – Потом подался вперед и прошептал еще тише: – Тебе повезло, что в этой комнате глушатся все сигналы.

– Господи, так, значит, это правда. Ты занимаешься переправкой людей.

– Только тех, кого хотят закрыть по политическим статьям.

– И почему мне не сказал?

Он пожал плечами:

– Ты не спрашивал.

Я опустился в кресло, закрыл лицо ладонями. Долго тер глаза пальцами, словно надеялся проснуться.

– И как ты это делаешь?

– Это делаю не я.

* * *

Грек остановил машину возле какого-то полуразрушенного здания, обнесенного дешевым зеленым забором из профнастила. Охранник на входе, увидев нас, кивнул Греку и открыл калитку:

– Он ждет.

И мы вошли. Внутри – огромное пространство, арки и дыры в стенах; сквозь дыры рвутся лучи солнечного света, в них плавают пылинки. На балках под потолком сидят голуби. Эхо такое мощное, что урчание голубей слышно повсюду, кажется, что их сотни. В центре огромного помещения – пустой грязный бассейн с потрескавшейся плиткой. Вдоль стен – многоэтажные строительные леса, и там, наверху, я увидел людей. Один из них услышал наши шаги, обернулся, помахал рукой и стал спускаться – ловко, как обезьяна, хватаясь за трубы и прыгая с одного перекрытия на другое. Он шел к нам, широко улыбаясь, раскинув руки, облаченный в голубую робу, латексные перчатки и бахилы, словно хирург в операционной.

– Грек, чертяка! Рад тебя видеть. Хотя обычно твое появление не сулит ничего хорошего.

Грек познакомил меня с Андреем Карским. Высокий, худощавый, седые вески. На левом глазу – повязка с компрессом.

– Не обращайте внимание, борюсь с глаукомой, – пояснил он, указав на повязку, и тут же добавил: – Сразу предупреждаю: кто попробует пошутить про пиратов – пойдет на корм рыбам.

Он мне сразу понравился – шумный, болтливый, со странным чувством юмора – скажет что-нибудь и сам смеется. Даже об угрозе смерти и разоблачения он говорил словно бы в шутку. Известный галерист, сотрудник отдела реставрации Пушкинского музея, Карский, прежде чем приступить к делу, провел для нас небольшую экскурсию по разрушенному зданию.

– Это старый спортивный клуб с бассейном, – рассказывал он, пока мы шагали за ним вдоль потрескавшейся стены. – Здание ветхое, на ремонт денег не было. Муниципалитеты долго бодались из-за него, потом один сборол другого, и решили сносить. Приехали бульдозеры, экскаваторы. Начинают ломать, и тут со стен сыплется штукатурка, а под ней, – он показал пальцем, засмеялся, – фреска, видишь? Лик святой. Они бы и продолжили снос, им-то что? Но прораб жадный был, вовремя смекнул, что фреска может стоить кучу денег. Вызвали нас на экспертизу, вот я и работаю теперь. Пытаюсь извлечь святую Димфну Ирландскую из-под слоя штукатурки с минимальными повреждениями или – в идеале – вообще без них. Ну и мои ребята, – машет рукой в дальний угол огромного зала, где на лесах стоят еще люди в голубых робах, – ищут в стенах другие сюрпризы. Если тут была церковь, все стены должны быть усыпаны фресками. Самое интересное вот здесь, смотрите. – Мы поднялись на строительные леса, и он показал нам фреску. Выглядела она довольно жутко: фигура святой словно выглядывала, вылезала из-за слоя штукатурки, как в рассказе Гоголя «Портрет». – Вот здесь, видишь? – сказал Карский. – Тут рабица, сетка. Я не знаю, кто и зачем замазал эту стену штукатуркой, но я знаю одно – этот человек пытался сберечь, спрятать Димфну. Он ведь мог просто закрасить ее, замазать штукатуркой, понимаешь? Но у него не поднялась рука, и он поступил мудрее, прикрепил к стене сетку и нанес штукатурку поверх. И как бы создал тайник. Я люблю такие открытия. Они напоминают мне о том, что я не одинок, и что когда-то здесь, на этом самом месте стоял человек, для которого чужой труд что-то значил, человек, которому было не наплевать.

* * *

– Кого на этот раз вывозим? – спросил он, когда мы спустились с лесов и отошли подальше.

Я начал испуганно озираться, Карский заметил это.

– Расслабься. – Он махнул рукой. – Мы поэтому и встречаемся здесь: тут нет слежки и прослушки. Разрушенное здание – идеальный вариант.

Я посмотрел на Грека, он кивнул.

– Сколько людей вы хотите переправить? – спросил Карский.

Я показал один палец и спросил:

– А как это происходит? В смысле – переправка?

– Есть протоколы, которые запрещают вскрывать контейнеры с произведениями искусства, – сказал Карский, снимая латексные перчатки. – Картинам нужны особые условия. Особенно если речь о частной коллекции человека с высоким уровнем доступа. Совсем недавно мы с Фондом Роберто Лонги устроили в Москве выставку работ Караваджо. Завтра экспозицию закроют, мои люди соберут, упакуют и опломбируют все картины. Через два дня шедевры отправятся обратно во Флоренцию, в специальном отсеке, в седьмом вагоне, рейс номер 451.

– И что, все так просто? – спросил я. – Вы просто запихнете человека в один из ящиков с картинами? Или она поедет прямо в вагоне?

– Тысяча чертей, конечно, нет! Ящики будут пересчитывать на границе и сверять порядковые номера на пломбах и на замках. А запихнуть вашу сестру в один из них я не могу. Этим картинам более четырехсот лет, я за них головой отвечаю.

– Но…

– Но! – Он поднял палец. – Есть один вариант: если, допустим, какой-нибудь известный коллекционер захочет перевезти свои дорогостоящие картины или, скажем, антиквариат, музыкальные инструменты во Флоренцию, он обратится ко мне, и я сразу скажу: «Йо-хо-хо, лопни моя селезенка! Конечно, я помогу тебе, дружище, я как раз сейчас возвращаю работы Караваджо фонду Роберто Лонги, и у меня есть еще местечко для твоих шедевров».

Повисла пауза.

– И где мы найдем такого коллекционера? – спросил я.