Оля обернулась, подбежала к нам и обняла меня, сжала в объятиях.

– Что случилось? – спросил я.

* * *

Стрелка звали Герман Голявкин. На прием он проник под видом работника сцены, пистолет спрятал в подкладке ящика для усилителей. «ТТ». Целью был Грек, но так уж вышло, что в этот вечер мы посадили Грека за один столик с мамой. Она первая заметила, как сквозь толпу к их столику приближается рабочий сцены, увидела его бешеный, затравленный взгляд и руку, спрятанную в нагрудном кармане комбинезона. Что-то в его позе, его лице, его движении – что-то болезненное, больное – не понравилось ей – она пошла ему навстречу.

– Вам плохо? Я могу вам помочь, – спросила она. Она всегда так делала – предлагала помощь человеку, если видела, что ему плохо. Такой характер.

А дальше – стрельба. Голявкин успел сделать четыре выстрела, прежде чем его скрутили. Две пули угодили в стол, одна – разбила бутылку шампанского и попала Греку в колено, но самая первая пуля досталась маме. Она обеими руками схватилась за пистолет, но убийца был сильнее – и выстрелил в нее.

* * *

В клинике пахло вырванными зубами – не знаю, как еще описать этот запах. Именно этот образ – гнилой зуб в луже крови на дне жестяной утки – возник в голове, когда я зашел в приемную. Нет, здесь было очень чисто, но запах. Этот запах. Я старался дышать через рот.

Нас пустили к ней, но в этом не было никакого смысла – она лежала там, в постели без сознания, обмотанная трубками и проводами, словно в научно-фантастическом фильме, подключенная к аппарату искусственного дыхания.

Мы просто смотрели на нее. Егор подошел поближе, а я не смог. Я вышел.

Стоял, разглядывал зеленую стену и затылком чувствовал, как сопровождающая нас сестра смотрит на меня. Я хотел попросить ее отвернуться или хотя бы не смотреть в мою сторону, но побоялся, что она решит, будто я сумасшедший.

Потом мы снова шли по коридору, я щурился от света, наискосок бьющего из огромных окон.

Помню, как шел за сестрой, смотрел на ее ноги и вдруг заметил, что она хромает на левую. Интересно, как она заработала эту травму? Пыталась усмирить буйного? А еще у нее плоскостопие. Разве в медсестры берут с плоскостопием?

* * *

Через неделю мама умерла. Похоронили ее на родине, под Ростовом. С похорон я возвращался в одиночестве, в электричке. Оля и Лева поехали с Егором на его машине, а я – ну, я хотел побыть один – и отправился на вокзал. Сидел в полупустом вагоне, листал файл, который Грек прислал мне накануне – все, что он смог пока нарыть на этого Голявкина. Оля просила меня не лезть «во все это», отдохнуть немного, отвлечься, выспаться, но я не слушал, я знал, что не смогу отвлечься и успокоиться, пока не узнаю, что же на самом деле случилось. Данных было немного, обрывки, всплески информации. Родился, вырос, учился, женился, развелся – больше всего в биографии Голявкина меня поражало одно: ее обыденность. Я все не мог понять, что же заставило обычного человека достать пистолет, проникнуть на званый ужин под видом работника сцены и устроить стрельбу. Голявкин не был знаком с Греком лично, насколько я знал, они никогда не пересекались; он не состоял ни в одной политической партии и/или общественной организации, не хранил дома подозрительных книг, не был ни алкоголиком, ни наркоманом, ни антисемитом, в его анамнезе, впрочем, значились психические заболевания, в медкарте есть пометка, что его дед по отцовской линии покончил с собой (способ не указан); плюс – шесть лет назад бывшая жена требовала через суд запретить Голявкину общаться с детьми; свой иск она, впрочем, почти сразу отозвала, и позже они даже снова ненадолго съехались.

Я быстро пролистал папку, закрыл и тут же снова открыл, начал сначала. Я чувствовал тошноту и тревогу – мне все казалось, что я просто не замечаю чего-то; это всегда сложнее всего – признать, что смысла нет и то, что с тобой произошло, просто нелепая случайность. Нет ничего страшнее случайности. Данных было немного, через свои источники в МВД Грек пытался выяснить подробности допросов Голявкина, его мотивацию, но то, что ему говорили, никак не проясняло ситуацию. На допросах Голявкин утверждал, что Грек то ли лично увел у него жену, то ли – как-то повлиял на ее решение развестись с Голявкиным. Но когда Греку показали фотографию «жены», он даже не мог ее вспомнить, – возможно, просто был в шоке, не знаю, лишь бормотал что-то в свое оправдание: «Прости. Петро, прости ради бога. Я правда не помню ее. Он путает меня с кем-то».

Какой-то человек пришел убивать Грека, потому что перепутал его с любовником жены? Это звучало так обыденно и так реально, что мне становилось страшно.

Я, кажется, уже по третьему или четвертому кругу читал файл Голявкина, когда напротив меня села девушка – молодая, бледная, с седой прядью, в серой бейсболке. Лицо опухшее, на щеках нездоровый румянец. Больная, замученная. Хотя одета прилично, пахнет шампунем. На шее – кольцо на цепочке. Что-то странное было в ней, я краем глаза наблюдал, пытаясь понять, что именно меня смущает. Она без конца шмыгала носом, и это дико раздражало, но дело было не в этом. И тут до меня дошло – ее бейсболка, она блестит, тот самый материал, который Грек шутливо называл «уильямгибсон».

Девушка читала книгу, держала ее высоко, так, что я легко мог увидеть обложку. Меня бросило в пот – это было «Путешествие камней». Заметив мою реакцию, девушка отложила книгу и представилась. Так я и познакомился со своей сводной сестрой, Мариной.

– Прости, что так внезапно, – сказала она. – И повод для знакомства не самый лучший. Но – здесь как минимум безопасней, чем на улице. На похоронах слишком людно было.

Я стал озираться, и она осадила меня.

– Перестань вертеться. Камера над дверью в тамбуре.

– Меня она не возьмет, – сказал я и постучал пальцем по воротнику, сделанному из уильямгибсона. Она поняла, о чем я, кивнула.

– Выйдем на следующей станции.

Я бы мог как-то пошутить на тему конспирации и шпионских романов, но – было не до смеха. Я вышел на следующей. Марина выскочила из вагона в последнюю секунду – сбрасывала возможный хвост.

Я никогда не любил детективные и шпионские романы. Они, – даже самые лучшие из них, – казались мне плоскими и примитивными. Еще меня всегда удивляло, что действие большинства из них как правило разворачивалось в поезде или было тесно с поездом связано. Это потом, позже, готовясь к экзамену по английской литературе девятнадцатого века, я разгадал эту тайну: на заре детективного жанра поезд был самым популярным местом книжного убийства по двум причинам:

1) детективные романы чаще всего читали именно в поездах (рабочий класс, люди, каждый день ездившие на работу и обратно, развлекали себя книжками в мягкой обложке, – поэтому истории об убийствах в поездах были очень популярны и приносили авторам и привокзальным книготорговцам немалый доход);

2) поезд сам по себе – идеальная метафора детективного романа. Замкнутое, тесное пространство, подчиненное строгому графику/расписанию. Ты садишься в него в определенное время и едешь по прямой до конечной станции. И то же самое с сюжетами детективов – они прямолинейны, как рельсы: убийство – круг подозреваемых – улики – разгадка. Никаких осечек, все по расписанию.