На шоссе номер два, невдалеке от Глубокого, бойцами сопротивления подорван бронетранспортёр оккупантов, уничтожено как минимум десять солдат из числа переселенцев с Борга. Наши бойцы отошли без потерь.

На бывшем рыбокомбинате «Аляска», входившим в компанию Юрия Фатеева, а ныне – госрыбозаводе номер четырнадцать, вновь вспыхнула забастовка, после того как администрация в очередной раз повысила нормы выработки на 25% и одновременно снизила расценки на такую же величину. Бастующие заняли территорию комбината, уничтожили запасы приготовленной к отправке продукции, подожгли здание заводоуправления, однако не стали оказывать сопротивления прибывшим вооружённым до зубов поселенцам и оставили территорию до их появления. Забастовщикам предъявлено стандартное требование о выдаче зачинщиков.

В результате диверсии подорвался и затонул в порту БМТ «Зоркий» с командой из штрейкбрехеров. По меньшей мере пятнадцать предателей сгорели заживо. Как говорится, собакам собачья смерть.

В Глубоком брошена бутылка с горючей смесью в окно назначенного оккупантами градоуправителя Павла Морозова. Изменник, к сожалению, не пострадал, о чём с помпой объявили в Новом Севастополе. Морозов представлен оккупантами к награде. Мы торжественно обещаем, что доберёмся до тебя, гад!..

* * *

Пробуждение моё оказалось традиционным. Белая плитка стен – такой выкладывают операционные.

Или камеры пыток.

Я был связан, вернее, запястья и лодыжки охватывали широкие ременные петли, а сам я полулежал в кресле, напоминающем зубоврачебное.

Отчаяние. Это когда сами собой закрываются глаза, не желая смотреть на окружающее, словно опущенные веки могут от чего-то защитить.

– Пришёл в себя, – холодно констатировали рядом.

Я даже смотреть не стал. Какая разница, кто там. Хотя… голос знакомый.

– Мы встречались, герр бывший обер-лейтенант, – отвечая на мой невысказанный вопрос, продолжал голос. – Ещё на Зете-пять и потом, уже на Новом Крыму.

Ну конечно, устало подумал я. Все пути ведут в Рим. Вселенная для меня и этого секуриста слишком мала. Жаль, не хватило на тебя Тучи.

– Мы находимся в центральном изоляторе временного содержания имперской Службы Безопасности, в Берлине, на Земле, господин Фатеев. Как вы это любите называть – застъенкьи гъестапо, – последние два слова он произнёс по-русски, с утрированно-издевательским акцентом.

Я молчал и не открывал глаз.

– Продолжим нашу небольшую лекцию, Руслан, – секуриста прямо-таки распирало самодовольство. – Весьма рад, что сия операция, порученная вашему покорному слуге, подошла к успешному завершению.

– Поздравляю, герр риттмейстер, – сказал я, по-прежнему лёжа с закрытыми глазами. Гилви… что с ней стало?

– Благодарю вас, – с изысканной вежливостью ответил гестаповец. Я готов был поклясться, что он при этом отвесил ещё и самый настоящий поклон. Ему можно сейчас глумиться и издеваться. Он победил.

Впрочем, покончить с собой я всегда успею. Когда пойму, что пыток мне не выдержать. Как, впрочем, и никому. Рассказы о «несгибаемых героях, прошедших через всё» очень любят сочинять те, кто не знает и даже представить не может, что такое пытки, что такое хотя бы банальные иголки под ногтями.

Пройдите через это сами, дамы и господа. А потом уже и вещайте о «стойкости» и «несгибаемости».

Второй раз они меня не выпустят, подумал я. Остаётся надеяться лишь на то, что Всеотец простит мне великий грех самоубийства. Но что делать, если это единственный способ заставить замолчать свой собственный язык?

Ну, давай, подумал я. Говори, скотина. Радуйся. Тожествуй. Скоро тут окажется Туча. Потому что вы не сумеете её остановить, даже думая, что всё по-прежнему остаётся в рамках «регулируемого вторжения».

– У нас к вам, Руслан, накопилось множество вопросов. К вам, к вашему бывшему командиру, бывшему полковнику Валленштейну.

Я постарался как можно выразительнее пожать плечами.

– Не знаю, о чём вы говорите, риттмейстер.

– Ну, если бы вы удосужились открыть глаза, то убедились бы, что я давно не хожу в столь незначительных чинах, – послышался преисполненный важности ответ.

– Поздравляю, герр оберфюрер, – сказал я, по-прежнему не поднимая век. Догадаться несложно. Прыгнул через два чина. Видно, за особые заслуги.

– Поэтому потрудитесь относиться ко мне с соответствующим пиететом, как к старшему по званию!

– С радостью, герр оберфюрер. Задавайте ваши вопросы.

– Не верю ушам своим, – притворно изумился он. – Или на вас так подействовала обстановка, герр Фатеев?

– Обстановка? О чём вы, господин оберфюрер? Мне, честному боевому офицеру, скрывать нечего.

– Нечего скрывать? Замечательно. Тогда расскажите мне, пожалуйста, во всех подробностях, где и как прошла ваша так называемая «командировка», подписанная бывшим полковником Валленштейном?

– Позволю себе встречный вопрос, герр оберфюрер – а вас совсем не интересует, почему бригада «Танненберг», единственная из всех частей 2-го десантного корпуса, оказалась в состоянии вести наступательные действия против Тучи?

– Интересует, Фатеев, очень интересует. И я очень рад, видя, что здравый смысл в вас возобладал. Мы уже располагаем полной картиной изменнической деятельности Валленштейна…

– Фон Валленштейна, – поправил я гестаповца.

– Валленштейна, – с нажимом повторил он. – Специальным указом его светлости регента все мятежники лишены дворянского достоинства. Процедура гражданской казни будет совершена особо, по завершении следствия об их преступлениях.

– Спасибо, что сочли возможным проинформировать меня, герр оберфюрер.

– Да-да, в вашем досье отмечено, что и в первый раз, оказавшись под подозрением, вы отличались подозрительной разговорчивостью на отвлечённые темы, – пробурчал секурист. – Но я бы всё ж предложил вернуться к интересующей меня теме. О вашей командировке.

– Моя командировка? А что с ней не так?

– Хватит! – потерял терпение допрашивающий. – Не прикидывайся идиотом! Мы всё про тебя знаем! Ты был на Новом Крыму, ведя изменнические переговоры о сдаче всей бригады в плен!

– Раз вы всё знаете, зачем мне отвечать? – и я вновь зажмурился. Не вдавил веки друг в друга, словно наваливаясь на дверь, а плавно смежил.

Сейчас придёт боль, очень большая боль, подумал я. Отстранённо, почти равнодушно. Страх уже не имеет смысла, он не поможет выжить.

Раскрылась невидимая дверь, в комнату вошли трое – аккуратные белые комбинезоны, зеркальные очки, врачебные маски, тонкие перчатки. На тележке позвякивали блестящие никелированные инструменты.

– Мы сочетаем новейшие методики с опорой на проверенные веками традиции, – усмехнулся гестаповец.