class="v">При виде коих меркнет взор людской.

А за проклятым сборщиком стоит

И глыбой тяжкой высится второй

И худший изверг! Молвила бы чернь:

«Бугай»… О, сколь же силы дал Господь

Его ручищам! Истый чародей:

Возложит преобширнейшую длань

Он должнику легонько на плечо —

И никнет, и смиряется должник,

Покорствуя — как рыцарь, взятый в плен! —

И робко во узилище грядет,

Гремя цепями… Грузные врата

Обратный путь замкнут ему, пока

Не выплатит бедняга звонкий шиллинг.

О, должники, пребудьте начеку,

Настороже: следит исподтишка

За каждым шагом вашим этот скот!

Он, как разбойник — иль, верней, упырь, —

Упорно караулит бедолаг

Беспечных. Так и хищный котофей —

Извечный враг мышей, заклятый враг, —

Стремит угрюмый, долгий, тяжкий взгляд

К убогой норке, подле затаясь

И когти навострив, дабы мышам

Чинить урон. И точно так же сеть

Раскидывает алчущий паук

Среди ветвей — и терпеливо ждет,

Покуда насекомое, порхнув,

Не затрепещет в клейких кружевах,

Из коих уж не выбраться, увы:

Ни ловкость, ни проворство не спасут.

Жужжащая оса, гудящий шмель

И бабочка, чьи пестрые крыла

Пыльцой блистают, — все они вотще

И втуне бьются там: паук спешит

К своей добыче, впрыскивает яд,

И с жадностью высасывает кровь

Из жертвы, а останки — про запас —

В древесную расщелину влечет…

Как долог день!.. Но вот ночная тень

Объемлет мир, и беспощадный хлад —

Мороз трескучий! — нудит всех людей

Испить вина и растопить камин.

А я наедине сижу, впотьмах:

Ни друга рядом нет, ни восковой

Свечи. Сижу понур, уныл, угрюм —

И тягостную коротаю ночь.

Вздыхаю скорбно. Грустный множит ум

Худые мысли. Пишутся стихи

О кипарисах, саванах, гробах,

О девице, что кинулась в поток,

О бедном удавившемся юнце…

Я изнемог от непрестанной жажды,

Я брежу выпивкой, моя гортань

Иссохла! Глаз не в силах я сомкнуть.

А если плоть мою случайный сон

Сморит подчас, то бодрствует мой дух —

Верней, душа, — и снится мне: хлещу

Из тяжких кружек животворный эль.

Увы! Едва проснешься — тут как тут

Былая жажда. Сущее проклятье!

Весьма безрадостно влачится жизнь.

Какой там эль! Вкусить бы от земных

Плодов… Да только персик, иль орех —

Лесной ли, грецкий ли — не все ль равно? —

Иль груша — не про нищенскую честь.

О шиллинг звонкий! Без тебя — каюк.

Портки мои, любимые штаны,

Что зимний отвращали ветр и мраз,

Пообветшали (преходяще всё!):

Отверзлась в них прореха из прорех —

Зияние! И нынче всякий ветр —

И Эвр, и Нот, и беспощадный гость

Из Арктики, погибельный Борей,

Внутри моих свирепствует портков,

Суля простуду!.. Что ж, порой корабль

Надежный, долго плававший в морях

Эгейском, Ионическом и прочих,

У брега Лилибейского конец

Обрящет свой, наткнувшись на утес —

На Сциллу иль Харибду. Слышен треск

Ужасный; сквозь дубовый хлещет борт

Волна морская, и лютует хлябь,

Зане велик зияющий пролом.

И велий моряков объемлет страх:

Воочию злосчастным зрима смерть!

О сколь борьбы, трудов, божбы, молитв —

Напрасно! Чем удержишь ярость волн

Безжалостных? Подмят и погребен

Их натиском, идет корабль ко дну.

FINIS[36].

Перевод С. Александровского

George Farquhar (1677–1707)

Song from “The Beaux’ Stratagem”

A trifling song you shall hear,

Begun with a trifle and ended:

All trifling people draw near,

And I shall be nobly attended.

Were it not for trifles, a few,

That lately have come into play;

The men would want something to do,

And the women want something to say.

What makes men trifle in dressing?

Because the ladies (they know)

Admire, by often possessing,

That eminent trifle, a beau.

When the lover his moments has trifled,

The trifle of trifles to gain:

No sooner the virgin is rifled,

But a trifle shall part ’em again.

What mortal man would be able

At White’s half an hour to sit?

Or who could bear a tea-table,

Without talking of trifles for wit?

The court is from trifles secure,

Gold keys are no trifles, we see:

White rods are no trifles, I’m sure,

Whatever their bearers may be.

But if you will go to the place,

Where trifles abundantly breed,

The levee will show you His Grace

Makes promises trifles indeed.

A coach with six footmen behind,

I count neither trifle nor sin:

But, ye gods! how oft do we find

A scandalous trifle within.

A flask of champagne, people think it

A trifle, or something as bad:

But if You’ll contrive how to drink it;

You’ll find it no trifle, egad!

A parson’s a trifle at sea,

A widow’s a trifle in sorrow:

A peace is a trifle to-day,

Who knows what may happen to-morrow!

A black coat a trifle may cloak,

Or to hide it, the red may endeavour:

But if once the army is broke,

We shall have more trifles than ever.

The stage is a trifle, they say,

The reason, pray carry along,

Because at every new play,

The house they with trifles so throng.

But with people’s malice to trifle,

And to set us all on a foot:

The author of this is a trifle,

And his song is a trifle to boot.