Вот и ложа. Я вошла через дверцу, которую из-за переполоха никто не удосужился запереть. Внутри меня трясло от ужаса. Почему? В ложе все в порядке…

Я быстро вышла через другую дверь и попала в коридор, который ведет к дворцу.

Неожиданно рядом со мной опять оказался Виниций, и мне хотелось вжаться в стену, словно его прикосновение могло обжечь меня. В его глазах безнадежность. Потерянность.

– Тебе не нужно заходить туда, – убеждал он.

– Нет, нужно.

Впереди император со свитой. Вся сцена окрашена жутким красным сиянием из-за алой ткани, которая призвана оберегать от непогоды тех, кто внутри. Император почти полностью скрыт стеной из трех преторианцев в арьергарде группы. Поблескивают приготовленные клинки.

Нет. Вдруг головы раздвигаются, и вся сцена передо мной как на ладони. От дворца навстречу кто-то приближается. Это еще один трибун претория, Кассий Херея.

– Мой император!.. – восклицает он голосом, полным тревоги.

Что он делает? Передумал? Намерен остановить задуманное? Нет, конечно же нет. Херея идет с обнаженным мечом в руке, и если при этом он будет вести себя спокойно и хладнокровно, Калигула насторожится. Гай пережил столько заговоров – и все благодаря своей бдительности. Но если Херея изобразит, будто сам обнаружил неладное и бежит предупредить императора об опасности, то тогда меч не вызовет вопросов. Легко вообразить ход мыслей в голове моего брата: этот преторианец что-то узнал – какой-то заговор? – и примчался сообщить мне. Калигула испытывает облегчение. Он даже рад видеть Херею.

И каково же его удивление, когда преторианец делает еще один шаг, поднимает клинок и вонзает его острие в грудь своего господина. Но мой брат все-таки осторожен: в самый последний миг он различает что-то в глазах Хереи, пытается отступить и одновременно нащупывает рукоять своего оружия. Поэтому удар трибуна не стал смертельным, как было задумано, он лишь ранит императора. Завязывается отчаянная борьба. Крики в переходе никто не слышит. Их заглушает гомон публики в театре. Калигула старается достать меч, зовет на помощь моего мужа. Но вместо помощи Виниций хватает Гая за руки и заставляет вернуть меч в ножны. Группа рассыпается, сзади подходит трибун Сабин. Второй удар пришелся в нижние ребра с правой стороны. Направленный кверху, меч прорезает межреберные мышцы и погружается во внутренние органы.

Даже из дальнего конца коридора через все минувшие с тех пор дни до меня доносится эхо судорожных вдохов – мой брат задыхается от ужаса и боли.

Император цепенеет и кренится вбок. Херея с трудом вытаскивает из его тела меч, потому что из-за неудачного удара запаниковал и забыл повернуть лезвие в ране, и она, отвратительно чавкая, оказывает ему сопротивление. Когда наконец меч свободен, Херея по инерции делает пару шагов назад, а Виниций отступил еще раньше, не желая принимать в убийстве непосредственное участие. Так получилось, что моего брата несколько секунд никто и ничто не держит.

Калигула, клонясь то вправо, то влево, делает один шаг, потом второй. В отчаянии тянет руку к Виницию – к человеку, к которому всегда обращался в критические моменты и которого считал неспособным на предательство. Император пытается что-то сказать, однако его горло издает лишь сиплое бульканье. Думаю, он хочет повторить слова Цезаря, адресованные Бруту.

И ты, Виниций?

Ибо от Калигулы отвернулись все. Сначала консулы и префекты претория, потом сенат, потом его собственная семья и, наконец, ближайший круг сподвижников. Он оборачивается, видит, что Каллист призывает преторианцев помочь трибунам. Его глаза превращаются в узкие щели, когда он замечает выражение лица Клавдия и понимает, что в этом коридоре нет невинных или неосведомленных. Потом его глаза вновь широко распахиваются – это Херея наносит повторный удар, который протыкает черное, иссохшее, истерзанное сердце Калигулы. Во многом для брата это счастье, что оно перестало биться. Наконец-то он обретет покой. Больше никто его не предаст.

Гай снова хватает ртом воздух, ноги у него подкашиваются, и он валится навзничь.

Виниций плачет. Задуманное им чистое и быстрое спасение империи оказалось совсем другим. Оно беспорядочное, кровавое, мучительное и тянется целую жизнь. Ему оно тяжело далось. Это было самое трудное, что может выпасть на долю человека: предать лучшего друга ради пустого, но безжалостного принципа.

Я слышала, как за моей спиной дышат Виниций и охранники.

Вот и место убийства. Ибо это не было казнью или схваткой, но именно жестокое, расчетливое убийство. На земле пятна. Их цвет не определялся в красном свечении, окутавшем весь коридор, но они темные, и я поняла, что это. Это кровь Юлиев, та, что струилась из великого Цезаря на ступенях курии в театре Помпея и из великого Гая Юлия Цезаря Калигулы на склоне Палатина. Здесь умер мой брат, окруженный людьми и совершенно одинокий.

– Я хотел, чтобы все произошло быстро, – повторил Виниций. – Так и должно было случиться. Один удар – и все кончено. Но эти животные – они не могли остановиться. От первого удара Гай ушел, и они перепугались, ожесточились, стали махать мечами как бешеные. Надо было мне взять кинжал, тогда я, наверное, сумел бы закончить все разом.

– Ты и так достаточно сделал! – зло оборвала я мужа.

В этой точке мои кошмары стали явью.

Тот клинок, который забирает мир, невидим. Металл проходит сквозь мышцы, и он чувствует, как обрезаются нити, привязывающие жизнь к бренной плоти. Сердце замирает – его пронзает стальное острие.

Он широко раскрывает глаза. Приближается звериный лик. Брат уже мертв, но еще стоит – еще чувствует, как это чудовище снова втыкает в него лезвие. Сзади второй удар. И сбоку третий. Каждый удар теперь – это оскорбление, ничего более, поскольку смерть уже наступила. Каждый новый удар – обвинение от тех, кого он любит и кому доверяет.

Тридцать ударов в итоге. Тридцать ран, которые терзают не только плоть, они режут самую душу.

Теперь он падает, багровый купол отдаляется, вспышки лучей-кинжалов не в силах его согреть. Ничто больше не согреет.

Он видит самое родное лицо на свете…

Я посмотрела на мужа холодным, горьким взглядом и отвернулась. Мне больно видеть его.

Для меня, для моего сердца это было хуже всего. Но тот день смерти видел еще более страшную жестокость, и значит, я должна была идти дальше. Надо было заставить себя и увидеть полную картину того, что случилось из-за недовольного преторианца и одного человека, поверившего, будто он спасает мир.

Не обращая внимания на преторианцев и Виниция, которые так и следовали за мной, я быстро вышла из коридора и направилась во дворец. Я знала, куда надо идти, и отправилась прямо туда. Позади меня обеспокоенно кашлянул префект Стелла:

– Но, госпожа, император…