— Ну, коль такое дело, езжайте — езжайте! — закричал император, и в голосе его послышались капризные нотки. — Опустошайте казну, доводите до нищеты ваши епархии — стоит ли думать о деньгах, когда речь идет о служении Христу? — Прикрыв одной рукой глаза, император эффектно взмахнул скипетром — счастливой, мол, дороги. — Займись приготовлениями, Гераклий, и проследи, чтобы они поскорее отчалили.

* * *

— Что происходит с римским миром, друг мой? — поинтересовался Маркиан, пожилой император, у Аспара, своего магистра армии, во время прогулки по саду главного императорского дворца в Константинополе. — Люди, похоже, гораздо больше готовы спорить об истинной природе Христа, нежели отражать натиски гуннов или германцев. Когда я был ребенком, трон занимал первый Феодосий, и империя была единой. Феодосия, может быть, и преследовали мысли о повсеместном насаждении ортодоксального католичества, но безопасность государства всегда оставалась его приоритетом. Он умер, оставив границы невредимыми и хорошо защищенными. Боже, как же все изменилось! — Он уныло уставился вниз, на стену Септимия Севера, возведенную пару веков назад и являвшуюся теперь частью морских укреплений. — Запад стоит на краю гибели, Восток занят копанием в теологических мелочах — это, полагаю, наследие греческой философии. Народ, по-моему, больше внимания обращает на стоящего на столпе Даниила, чем на мои указы. А империю тем временем, словно треснувшую льдину, продолжает относить в сторону. Для того чтобы положить этому гниению конец, мне пришлось созвать этот чертов собор, но, поверь мне, толку от него будет не много. А ведь у меня есть и более важные дела — восстановление опустошенной Аттилой страны, к примеру.

— Что касается собора, господин, то у вас просто не было выбора, — попытался успокоить императора Аспар. (Эти двое знали друг друга так долго, что почтительное «ваша светлость» в их разговорах никогда не звучало.) — Мы, простые солдаты, можем его не любить, но не забывайте, что живем-то мы теперь в новом мире, в котором нашлось место и всем этим религиозным обсессиям — простите, позициям.

— Да я уже вообще, если честно, позабыл, зачем мы созвали этот совет, — тяжело вздохнув, Маркиан похлопал Аспара по плечу. — Напомни мне, пожалуйста, друг мой. Это ведь была твоя идея.

— Возможно, вы помните, господин, был тут у нас один такой архимандрит — Евтихий. Так вот, он заявлял, что человеческое начало в Христе поглощено божественным и что пострадал за человечество не богочеловек, а бог. Три года назад Евтихия обвинили в ереси. Флавиан, патриарх Константинопольский, созвал небольшой церковный собор, на котором Евтихия низложили. Флавиана поддержал римский папа Лев, резко осудивший учение Евтихия. Тем не менее год спустя вопрос этот вновь был поднят на Эфесском соборе. Председательствовал там александрийский патриарх Диоскор, разделявший взгляды Евтихия, да и вообще, сторонников последнего там хватало — главным образом, среди египтян и палестинцев.

— Не сложно догадаться, какое они вынесли решение.

— По-другому и быть не могло, господин. Евтихия оправдали, Флавиана осудили, а на послание папы Льва — так называемый «Томос» — не обратили никакого внимания.

Маркиан нахмурил брови.

— Прости, если я чего-то не понимаю. Это, что, так важно?

Аспар рассмеялся.

— Признаюсь, у меня и самого голова немного пошла кругом. Если говорить по существу, то это скорее политический, нежели религиозный вопрос, и суть его — Константинополь, столица империи, твой город. Унизив Флавиана Константинопольского, Диоскор Александрийский не только выказал пренебрежение по отношению к папе, но и бросил вызов твоей власти.

— Спасибо, — поблагодарил Аспара император. — Я все понял. Диоскора следует проучить и — сообща — поставить на место. Пусть у всех, в обеих империях, рассеются даже малейшие сомнения в том, что в вопросах как правления, так и веры решающее слово остается за Константинополем, городом, в котором находятся резиденции императора и патриарха. Нужно будет вновь вынести на обсуждение учение Евтихия. Стравив, фигурально выражаясь, Льва и Диоскора в публичных дебатах, обеспечив победу папы, мы упрочим нашу верховную власть самым убедительным — из возможных — образом. Вот, думаю, какую позицию нам следует занять. Что скажешь?

— Коротко и ясно, господин. Полагаю, даже Флавиан бы не выразился лучше.

— Тогда выпьем-ка за успех нашего предприятия. — Приказав рабу принести вина, император посмотрел вдаль, туда, где, всего в двух милях, на противоположном азиатском побережье мерцал белизной под теплыми лучами октябрьского солнца небольшой городок Халкедон. — Спокойное местечко, — пробормотал он. — Но уже через несколько дней, когда в его доках высадятся папские делегаты, там разразится смертельная война, в которой каждая из сторон будет сражаться до последнего. Но с нами Рим, поэтому не думаю, что у наших противников есть шансы. Ага, вот и вино. — Наполнив кубки, невольник поднес их императору и его гостю. Перед тем как отпить из своего, Аспар вылил немного вина на землю.

— Аспар? — на лице Маркиана отразилось замешательство.

— Либация, господин. На тот случай, если за нами наблюдают прежние боги. Возможно, нам понадобится и их поддержка.

* * *

Симон и Георгий, мальчики-певчие церкви, названной в честь святой Евфемии, замученной в годы Великих Гонений Диоклетиана, смотрели на лежавшую в открытом гробу мумию страдалицы со смесью восторга и отвращения. Черная и ужасная, похожая на череп голова мумии жутко скалилась в ответ.

— Уффф! — содрогнулся Симон, младший. — Что-то мне расхотелось, Георгий. Вернемся-ка лучше домой.

— Боишься, что когда-нибудь, темной ночью, она тебя схватит? — Замахав, словно крыльями, руками, Георгий протяжно завыл. — Ладно, ладно, прости, — поспешно сказал он, увидев, как побледнел его друг. — Успокойся. Вот увидишь, будет смешно — только подумай, какие у них будут лица, когда я потяну за шнур.

— Ну, хорошо, — нерешительно согласился Симон. — Только больше так не шути.

— Слово хориста, — торжественно пообещал Георгий. — Сможешь сам завязать узел и накинуть его на ее палец? — Кивнув, Симон достал нож и моток черной бечевки. Пройдя в заднюю часть церкви, Георгий по лестнице спустился в склеп и спрятался под решеткой, через которую туда из нефа поступал воздух. Ухватив протянутый ему через решетку конец шнура, мальчик спросил:

— Готов?

— Готов, — прозвучал сверху голос Симона.

Георгий потянул за шпагат — никакого эффекта. Поднявшись наверх, мальчик подошел к товарищу.

— За кромку цепляется, — пояснил Симон.

Георгий ощупал переднюю часть гроба, — поверхность ее была неровной, с зазубринами.

— Ничего, сейчас пойдет как по маслу, — взяв одну из стоявших на алтаре зажженных свечей, он поднес ее к гробу, наклонил, и воск частыми каплями застучал по дереву. Вернувшись в склеп, Георгий вновь — по сигналу — потянул за бечевку. На сей раз она пошла легче, и, после того как мальчик дернул сильнее, в руке его оказался весь шнур целиком.