Аэций отвел взгляд от равнины, на которой еще недавно кипело сражение, и внимательно посмотрел на Тита. По полю боя сейчас передвигались лишь небольшие группы людей, собиравшие трупы и составлявшие списки павших. Все они были римлянами, визиготы и прочие союзники ушли с Каталаунских полей в родные земли. Торисмунд, избранный королем на поле брани после смерти отца, хотел остаться, но, по совету, вернулся в Толозу, — не принимавшие участия в сражении братья юноши могли оспорить его восшествие на престол.

— Так будет лучше всего, — сказал Аэций. Он кивнул в сторону круживших над полем канюков. — Хочешь, чтобы их пир продолжался? То была самая кровавая победа в истории Рима. Еще одно такое сражение — и мы потеряем оставшиеся легионы, когорты и auxilia[63]нашей армии. Аттила сейчас похож на раненого тигра — пусть уходит, зализывает раны. Возможно, он все еще опасен, но уже никогда не будет столь грозным, как прежде. Кроме того, он нам нужен. — Полководец наградил своего курьера загадочной улыбкой.

— Нужен нам?

— Безусловно. Не станет Аттилы — и федераты, забыв о том, что еще недавно дрались бок о бок с римлянами, будут пытаться урвать себе все новые и новые территории. Пока у Запада не появится новой армии, на которую, как ты знаешь, у государства нет денег, остановить я их буду не в силах. Потому я и убедил Торисмунда как можно скорее возвратиться домой — кто знает, что может ему сейчас взбрести в голову?

— Подло же вы обошлись с самым верным нашим союзником, — произнес Тит, не сумев скрыть отвращения, которое внушил ему неприкрытый цинизм полководца. — Без визиготов мы бы, вероятно, потерпели поражение.

— Не «вероятно», а «безусловно», — признал Аэций. — Чтобы поберечь мое римское войско, которое, будучи фактически невосстановимым, слишком дорогостоящее, чтобы им можно было так легко разбрасываться, я сделал так, чтобы основная тяжесть сражения легла на плечи визиготов. Натравливание варваров друг на друга — любимая политика римских полководцев в отношении федератов, позволяющая значительно сократить потери римской армии. Визиготы заслуживают самых добрых слов: со своей ролью они справились просто безукоризненно.

— Но не будет ли все это иметь опасных последствий? Ведь они могут и догадаться, что их использовали.

— Вот почему я и хотел, чтобы они как можно скорее отсюда удалились, — словно лектор, объясняющий элементарный логический факт, заметил Аэций. — Сейчас, несмотря на огромные потери, они воодушевлены победой. Негодование придет позднее — чувство обиды на меня, на Рим. Но это — цена, которую я готов заплатить за победу над Аттилой.

— Понимаю, — только и смог вымолвить Тит; столь продуманное коварство полководца вызвало у него целую гамму чувств — от восхищения до шока. Помолчав немного, он тихо сказал: — Но вы ведь не только для того отпустили Аттилу, чтобы держать в узде федератов, не так ли?

Аэций пожал плечами, и губы его расползлись в задумчивой улыбке.

— Ты, как всегда, прав. Есть и другая, гораздо более важная, причина: он был моим другом.

И вдохнул Господь жизнь в мертвую и безжизненную руку, и потянулась она к посланию.

Феофилакт. Хроники. VII в.

— Халкедон! — вскричал Валентиниан и, подавшись вперед, навел скипетр на стоявшего перед троном крепкого пожилого мужчину в папских одеждах. — Направить к берегам Боспора судно с епископами! Ты слышал это, Гераклий? — Император повернулся к своему главному советнику, полному, приземистому евнуху, ни на шаг не отходившему от своего господина. — Да он разорить нас хочет. Есть ли у вас хоть малейшее представление, — продолжил император, обращаясь уже к папе, — во что обойдется нам эта экспедиция? А питание? А жилье? И ради чего? Ради того, чтоб, нежась на солнышке, эти духовники занимались теологическим буквоедством.

Папа Лев из последних сил старался сохранять терпение.

— Со всем уважением, ваша светлость, хочу заметить, что установление истинной природы Христа вряд ли можно назвать буквоедством, — возразил он. Льву приходилось иметь дела и с предшественниками Валентиниана: Гонорием, набожным и кротким дядей нынешнего императора, его дедом, великим Феодосием, на коленях просившим у епископа Медиолана Амвросия прощения за прежние прегрешения, — но столь тяжелый разговор вести ему еще не доводилось. В принципе, о том, какой прием его ожидает, папа догадался, едва ступил в приемный покой римского дворца Домициана, которому Валентиниан отдавал предпочтение перед другой своей резиденцией — равеннской: вдоль стен стояли громадные статуи языческих богов и императоров. До Льва, конечно же, и ранее доходили слухи о том, что Валентиниан — христианин лишь по имени, что он тайно занимается черной магией и колдовством, но в подобных случаях папа предпочитал доверять не людской молве, а собственным глазам.

— Вопрос закрыт, — отрезал Валентиниан. — Этого государство себе позволить не может. Скажи ему, Гераклий.

— Полагаю, ваша светлость, казначейству удастся изыскать необходимую сумму, — вкрадчиво сказал евнух. — Разгромив в прошлом месяце Аттилу, мы сэкономили часть средств, предназначавшихся армии. Кроме того, расходы государства на эту поездку едва ли будут значительными. Доходы Церкви от денежных пожертвований столь внушительны, что большую часть затрат на экспедицию она в состоянии покрыть сама. Да и ваш императорский престиж, ваша светлость, поднимется, когда мир увидит наконец, что Рим диктует условия Константинополю.

— Вряд ли нам удастся диктовать условия, — начал было протестовать Лев, но, поймав предостерегающий взгляд Гераклия, вовремя остановился. Жесткий и опытный переговорщик, Лев сразу же догадался, какую игру ведет Гераклий. Тщеславный, распутный и порочный, возглавляющий коррумпированное и неэффективное правительство, Валентиниан был крайне непопулярен. Воспрепятствовав отъезду папской делегации в Константинополь, он бы нанес серьезное оскорбление не только епископам Западной империи, но и всей их пастве. И тогда и так уже запятнанной репутации Валентиниана был бы нанесен непоправимый ущерб. Епископы — люди могущественные, обладающие сильным влиянием на общественное мнение, а в последнее время — в силу того, что отягощенные обязанностями декурионы все чаще и чаще ударялись в бега либо записывались в армию — привлекаемые еще и к работе гражданских администраций. Гераклий хитер, понял Лев, и знает, что любой кризис повлияет не только на Валентиниана, но и на его, евнуха, собственные позиции, и в результате он вполне мог оказаться козлом отпущения.

— Я, конечно же, ваша светлость, приложу все усилия для того, чтобы мои делегаты заявили на Соборе, что они приехали туда лишь с вашего позволения, — тактично сказал Лев. — И с вашего, надеюсь, благословения.