— Ведь пары создаются на небесах, так о чем тут говорить? — ответила Переле, не открывая глаз, как будто боялась увидеть по лицу Башки, что та знает больше, чем рассказывает. — Как только немного соберусь с силами, я зайду к ней.

— Не знаю, хочет ли она, чтобы к ней заходили, — с обидой в голосе вмешалась соседка Башки по женскому отделению синагоги. — Когда я у нее сидела, раввинша Сора-Ривка все время молчала как-то недружелюбно, а в доме хозяйничала эта помешанная соломенная вдова Манця Репник. Как раз с ней раввинша Сора-Ривка очень дружелюбна, с ней она обращается как со своей.

Пораженная Переле раскрыла глаза и посмотрела на гостью.

— Это, конечно, та самая скандалистка, которая замучила больного раввина и которую я прогнала!

Женщина кивнула в знак согласия:

— Да, та самая. Из ее уст звучали такие проклятия, что лучше бы они утонули в глубинах моря.

«Эта соломенная вдова с червивым ртом наверняка меня оговаривала», — подумала Переле и спросила удивленную этим вопросом женщину:

— Раввинша Сора-Ривка рассказывает, что реб Мойше-Мордехай был с ней счастлив. Так почему же она так пала, что водит компанию со столь дурной женщиной, как эта Манця Репник? Ведь ее муж, говорят, достойный еврей, и все же ему пришлось сбежать от нее.

Переле изображала спокойствие, пока посетительницы не ушли. Тогда она дала волю напряженным нервам, и ее сухие пальцы забарабанили по подоконнику окна, у которого стоял диван, как будто она передавала дереву свои мысли: «Эта Сора-Ривка меня ненавидит и больше не желает видеть, точно так же, как прежде, когда ее муж лежал больной, не могла без меня обойтись. Потому она и водится теперь с этой сумасшедшей соломенной вдовой, которую я выгнала, — именно для того, чтобы я не могла к ней зайти. И прежде она, невезучая, с ревностью смотрела, как я тихо и аккуратно навожу порядок в ее доме, в то время как она ни на что не способна. Она выдумала, что муж якобы сказал, что они прожили счастливую жизнь, потому что она хочет, чтобы это дошло ко мне, но она лжет… А может, и не лжет. Муж сказал это ей, чтобы она не заподозрила, что он раскаивается в том, что не женился на мне. И я действительно не видела, чтобы он сожалел, что отменил нашу помолвку. Пусть бывшая гродненская раввинша водится с этой брошенной мужем скандалисткой Манцей Репник. Я к ней не пойду».

Обыватели стали все чаще заходить к городскому проповеднику с личными и общинными заботами. Однако реб Ури-Цви Кенигсберг не мог быстро уловить суть дела и тут же дать ответ, как умел покойный раввин. К тому же он боялся своей жены. Если он что-то делал на свою ответственность, Переле грызла его потом за якобы вновь совершенную глупость. Так что он постоянно советовался с женой, а поскольку обыватели замечали это, они уже сами начали обращаться напрямую к ней: «Что скажет на это раввинша?» Трое старост Каменной синагоги забежали к Переле по-свойски. Ведь именно они сделали грайпевского раввина проповедником в своей синагоге, а потом протолкнули его в состав раввинского суда.

Начал Меир-Михл Иоффе: Гродно действительно скорбит по раввину, но на следующий день после субботы «Нахаму» раввин должен говорить в Каменной синагоге об Эрец-Исроэл, как в прошлом году, в то же самое время. Мойше Мошкович не держал обиды на то, что раввин Кенигсберг отдалился от Каменной синагоги с тех пор, как стал городским проповедником и главным даяном. Но евреи надеются, что теперь он вернется. Реб Довид Гандз по своему обыкновению жевал слова, как беззубый старик жесткую корку:

— Сторонники «Агуды» использовали кончину гродненского раввина и надгробные речи на его похоронах, чтобы усилить свои позиции. Теперь городской проповедник должен поговорить о Возвращении в Сион, чтобы город увидел, что партия «Мизрахи», слава Богу, еще жива.

— Конечно, я, с Божьей помощью, поговорю о заповеди заселения Эрец-Исроэл. Почему бы мне об этом не поговорить? — ответил реб Ури-Цви, беспокойно поглядывая на жену, недовольно морщившую лоб.

— Раввин выступит в Городской синагоге, куда приходят все гродненские евреи, а не в Каменной синагоге, где бывают только те евреи, что живут поблизости. И он будет говорить о соблюдении всех заповедей Торы, а не только об Эрец-Исроэл. Нехорошо, что синагогальные старосты хотят возобновить старую войну между «Агудой» и «Мизрахи», — Переле говорила резким, командирским голосом, но закончила вздохом, что она, мол, не более чем слабая женщина и сейчас к тому же нездорова.

Синагогальные старосты поняли, что раввинша велит им уйти. Они молча переглянулись, пылая от гнева. Меир-Михл Иоффе хотел крикнуть, что раввинша слишком торопится, называя своего мужа «раввин». Пока что он еще не раввин города Гродно. Мойше Мошкович хотел сказать, что именно Каменная синагога сделала грайпевского раввина городским проповедником и точно так же она сделает, чтобы он им не был! И не был главным даяном! У реб Довида Гандза вертелась на языке одна грубоватая поговорка, но сказать трое синагогальных старост ничего не сказали, так они были растеряны и испуганы. Они знали, как вести войну с мужчиной, будь он хоть гаоном поколения, как реб Мойше-Мордехай Айзенштат. Но что женщина, которая стонет целыми днями, жалуясь на боли, так их перехитрила, к этому они не были готовы.

Вечером пришли сыновья. Серл со своим мужем тоже пришла узнать, как дела у матери. Они спросили, как она себя чувствует и не надо ли вызвать врача. Переле отмахнулась. Мол, уже видела в доме больного реб Мойше-Мордехая, что все эти лекари абсолютно ничего не знают. Она вздохнула и спросила мужа, готовит ли он урок для молодых людей из колеля. Когда дети были в доме, реб Ури-Цви чувствовал себя увереннее, поэтому ответил, что Переле не должна была днем так говорить со старостами Каменной синагоги. Те могут начать против него войну. А что касается урока в колеле, то он даже пробовать не хочет. Ученики реб Мойше-Мордехая не придут на его урок. Серл бросила на мать быстрый взгляд, готовая вступиться за отца. Переле сразу же это заметила и, чтобы не связываться с дочерью, заговорила с мужем медленно и мягко: ведь гродненский раввин, да упокоится он в мире, просил его позаботиться о колеле.

— Покойный реб Мойше-Мордехай просил меня позаботиться о материальных нуждах колеля, а не проводить занятия. — И отец принялся жаловаться детям на то, что мама хочет, чтобы он взвалил на себя ношу, которая ему не по силам. Он не может быть и городским проповедником, и главным даяном, да еще и взять на себя нелегкий труд проведения уроков для таких серьезных знатоков Торы, как молодые люди из колеля. Он к тому же уверен, что эти молодые люди будут настроены резко против него. Им совсем не хочется, чтобы он стал главой ешивы.

Серл уже открыла рот, чтобы наброситься на мать, но муж сжал ее локоть своими железными пальцами, чтобы она не вмешивалась. Переле обиженно улыбнулась и обратилась к сыновьям: как отец захочет. Если в колеле не будут проводить занятия, колель распадется, а обыватели скажут, что покойный городской раввин не оставил после себя достойного преемника. Что же касается отцовских сомнений, что учащиеся не примут его в качестве главы ешивы, то он ошибается. Эти молодые люди сильно обеспокоены тем, что каждому из них придется вернуться в свое местечко и снова сесть на шею тестю. Они будут даже довольны, если гродненский городской проповедник и главный даян станет одновременно и главой ешивы. Переле перестала говорить с сыновьями и обратилась к мужу: