– В окрэге, насколько я знаю, нет никакого болиголова ближе чем в трех милях отсюда. Особенно сейчас, когда лето стоит сухое. К тому же фермеры скашивают и выжигают его везде, где могут. Интересно, где эта девчонка могла его найти, а? И мне любопытно, не знаешь ли ты, случайно, как она на него набрела?

Задав этот вопрос, Валентина гадко хохотнула. Димити, покачав головой, отошла от нее и ничего не сказала. Но слова и не требовались. Мать иногда могла читать ее мысли, и злобная улыбка, в которой сквозило даже некоторое уважение, была для Димити горче полыни.

На третий день Димити увидела синий автомобиль, который медленно полз к «Литтлкомбу» по подъездной дорожке, как будто в нем везли что-то драгоценное и чрезвычайно хрупкое. Девушка последовала за ним. Автомобиль остановился, и Чарльз помог Селесте из него выйти. Одной рукой он обнимал ее за талию, а другую держал перед ней в воздухе, словно для того, чтобы отвести в сторону любое препятствие, которое может встретиться на пути. При свете сентябрьского солнца можно было увидеть, что лицо Селесты изменилось. Оно посерело, щеки ввалились. Глаза смотрели вдаль, в них появилось какое-то затравленное выражение, а руки постоянно тряслись – иногда лишь чуть-чуть, совсем легкой дрожью, а иногда судорожно дергаясь, как у бабушки Уилфа Кулсона, страдавшей пляской святого Витта. Когда они направились к дому, Димити попятилась. Делфина следовала за родителями, не поднимая глаз. Девочка была бледна и выглядела старше своих лет. Казалось, она больше никогда не начнет улыбаться. Димити видела это и не могла поверить, что дела приняли такой оборот. С этим уже ничего нельзя поделать. Ни изменить, ни исправить. Жизнь никогда не станет прежней. От этой мысли ей сильно захотелось в туалет и на миг показалось, что она вот-вот обмочится. Что-то мучительно рвалось наружу, но она чувствовала, что, если оно высвободится, наступит ее смерть. Поэтому она постаралась преодолеть позыв и прошла следом за всеми в дом, где остановилась и стала смотреть.

Никто с ней не заговорил. Впрочем, все молчали. Ее будто не замечали, пока она не поставила чашку чая рядом с Селестой. Тогда тусклый, безжизненный взгляд синих глаз женщины остановился на ней.

– Я тебя знаю, – произнесла она, слегка нахмурившись. – Ты кукушка… Кукушонок… – Она провела рукой по щеке Димити, и, хотя от этих слов кровь застыла у девушки в жилах, Селеста вдруг улыбнулась. Чуть-чуть, всего на секунду. Затем ее взгляд опять заскользил по комнате, словно она не могла вспомнить, где находится и почему. Руки задрожали, плечи сгорбились. Димити поперхнулась и осмотрелась в поисках Чарльза. Он стоял позади. Они отошли в сторону.

– Я сказал ей про Элоди, но кажется… – Он замолчал, и на его лице появилось выражение тоски. – Кажется, она не поняла моих слов. Наверное, придется сообщить еще раз.

Чувствовалось, что подобная перспектива его страшит. Остекленевшие глаза Делфины, стоящей у него за спиной, сияли, как два драгоценных камня, как две единственные яркие точки.

Чарльз нагнулся к Селесте, чтобы сообщить страшную весть, и взял в ладони одну из ее вялых рук. Этот жест выдал его собственную потребность в утешении. Димити заметила это и страстно желала прикоснуться к нему, чтобы поддержать. Заговорил он не сразу, и в ожидании его слов Димити с Делфиной стояли неподвижно, как статуи.

– Селеста, дорогая… – Он поднял ее руку и поднес к своим губам, словно пытаясь сдержать звуки, готовые с них сорваться. – Ты помнишь, что я говорил прошлой ночью?

– Прошлой ночью? – пробормотала Селеста извиняющимся тоном и с едва заметной виноватой улыбкой. Она покачала головой. – Ты говорил… что я скоро поправлюсь.

– Да. А еще я сказал тебе что-то про Элоди. Помнишь? – Голос его задрожал, и улыбка Селесты улетучилась. Ее взгляд заметался по комнате.

– Элоди? Нет, я… где она? Где Элоди? – заволновалась она.

– Мы потеряли ее, дорогая.

После того как он это сказал, Селеста посмотрела на него долгим взглядом, и ее глаза наполнились страхом.

– О чем ты толкуешь? Oщ est ma petite fille?[100]Элоди! – внезапно крикнула она из-за стоящего перед ней Чарльза. Тот сжал руку Селесты еще сильней, так крепко, что у него даже побелели костяшки. Димити показалось, что он может сломать какую-нибудь кость.

– Мы потеряли ее, Селеста. Ты и Элоди… Вы съели что-то ядовитое и отравились. Обе. Элоди больше нет, моя любимая. Она мертва, – добавил Чарльз, и слезы потекли у него по щекам.

Увидев это, Селеста замолчала. Она перестала искать взглядом Элоди, перестала отрицательно качать головой, отказываясь верить ушам. Она смотрела, как плачет Чарльз, и на ее лице медленно появлялось осознание того, что было сказано. Наконец на нем возникло выражение огромной утраты, боль от которой невозможно удержать в себе.

– Нет… – прошептала она.

Делфина, стоящая рядом с Димити, всхлипнула. Она посмотрела на мать таким беззащитным и нежным взглядом, словно ее полное любви сердце разорвалось и то, что в нем хранилось, теперь стало видно всем.

– Мы потеряли ее, – снова проговорил Чарльз, опустив голову в знак подчинения, готовый принять любое наказание, которое она ему назначит.

– Нет, нет, нет! – выкрикнула Селеста, причем последнее слово превратилось у нее в неистовый вой, способный растрогать даже камень. С рыданием Делфина подбежала к ней, прильнула к матери и обняла ее. Но Селеста вдруг принялась с ней бороться, оторвала от себя руки дочери, крепко схватила их и оттолкнула. – Отстань от меня! Пусти, я тебе говорю! – воскликнула она.

– Мамочка, – простонала Делфина умоляющим голосом. – Я не хотела. – Последним усилием Селеста отпихнула дочь так сильно, что та упала с дивана на пол. Селеста выпрямила спину, словно собираясь встать, но у нее не хватило сил.

– Элоди! Элоди!

Она снова и снова выкрикивала имя дочери. Это походило на мольбу, приказ, просьбу. А на полу рядом с ней, скорчившись, лежала Делфина, словно живой образ униженного страдания, обнимая свои колени в попытке себя утешить. Чарльз молчал и не шевелился. У него иссякли силы. Димити почувствовала, что снова куда-то падает, так быстро, что не в силах ни подумать о чем-нибудь, ни что-либо сказать. А на полу вокруг ее ног расплывалась лужа мочи.

Делфину отослали в школу в конце недели, на следующий день после похорон сестры. Она уезжала безмолвно, безропотно, словно добровольно отказалась от прав на свободу воли, на собственное мнение. Димити стояла рядом с автомобилем, когда Чарльз положил в багажник чемодан дочери. Селеста вышла из «Литтлкомба» осторожной семенящей походкой, которой ходила после отравления, как будто не доверяла своим ногам. На ней было одно из ее свободных марокканских одеяний, но теперь оно висело на ней, как на вешалке. Она похудела, и чувственные изгибы тела исчезли. Селеста больше не утруждала себя тем, чтобы завязать на талии кушак, уложить волосы или надеть ювелирные украшения. Ее кожа так и не восстановила прежнего блеска, а глаза всегда оставались красными. Эта женщина походила на призрак былой Селесты. Она словно умерла вместе с Элоди. Делфина поцеловала мать в щеку и осторожно обняла, но та осталась стоять неподвижно, никак не откликнувшись на проявления дочерней любви. Чарльз растерянно наблюдал за этой ужасной сценой.