– Вайолет…

– Это мой долг.

– Я ошибался насчёт Львов, – прошептал Киприан. В его глазах отразилась боль и осознание. – Они верные и отважные.

– Ступайте.

И они разошлись под пылавшими кроваво-красными небесами. Киприан направился к конюшням. Вайолет зашагала к Большому Залу.

* * *

Большой Зал был завален мусором и обломками – следами разрушений, которые остались с последнего боя Хранителей против тьмы. Вайолет хорошо помнила, как оказалась здесь впервые, какой маленькой и ничтожной чувствовала себя перед древним величием и красотой помещения. Теперь этот Зал стал кладбищем – пусть тела отсюда и унесли, но осталась давящая тишина и пустота гробницы.

«Это – конец для Чертога», – думала Вайолет, ступая между высокими, точно гигантские деревья, мраморными колоннами. Хранители погибли, а когда барьер камнестражей рухнет, последний оплот ордена захватят.

Четыре пустовавших трона на возвышении сейчас обретали некий новый страшный смысл. «Впервые за долгое время Короли-Тени возвращаются домой…» – мелькнула мысль. Отсюда они когда-то правили, прежде чем Саркеан исказил их суть и обратил в своих слуг. Сейчас Вайолет ещё больше укрепилась в верности своего решения – здесь, в Большом Зале, она могла надеяться, что удастся хотя бы ненадолго задержать бесплотных противников.

Девушка закрыла тяжёлые створы и забаррикадировала их, как сделали Хранители. Но в отличие от них, знала, что запирать двери бессмысленно. Если нападавшие сумеют пройти сквозь барьер камнестражей, то сумеют пройти куда угодно. Она надеялась лишь, что ещё одна линия защиты подарит пару лишних мгновений.

А потом Вайолет принялась ждать, затаив дыхание и вслушиваясь в нечеловеческий вой. Короли-Тени приближались – она знала это, чувствовала. Этот же звук слышали и Хранители, стоя в строю лицом к дверям и не представляя, что находилось на той стороне. Но для нового боя не осталось никого из рыцарей ордена.

Вайолет и сама удивилась, как сильно вдруг пожелала, чтобы Киприан сейчас оказался здесь, рядом с ней. Или Уилл… хоть кто-нибудь, только чтобы не встретить такой ужасный конец в одиночестве.

Но Джастис был прав. То, как ты встретишься с тьмой, служило испытанием.

Стало холоднее, тени удлинились и стали почти осязаемыми. Вайолет обнажила меч, готовясь принять бой.

– Итак, ты узнал, кем являешься, – проговорил чей-то голос за спиной.

Уилл обернулся. К нему направлялся Девон, бледный на фоне окружающей черноты. Его приближение казалось чем-то фатальным, неизбежным, неостановимым… Единорог родом из старого мира.

Тогда, в Лондоне, Девон ведь узнал Уилла. Детали той встречи теперь приобрели новый смысл – как и каждый миг жизни, которая, казалось бы, была известна, но стала ясной только сейчас.

Последние мамины слова и её действия перед самой смертью – всё теперь обрело смысл. Уилл понял, что все эти годы она знала истину, выкованную в пламени Осквернённого Клинка. Каково жить с бременем этой тайны, которую не с кем разделить?

– Скажи, что я сын Саймона, – проговорил Уилл, но его мольба казалась такой жалкой, далёкой, и померкла так же, как его последние надежды, уступив место жуткой правде.

– Ты знаешь, что это не так, – ответил Девон. – Саркеан.

Саркеан… Между тем, чтобы осознать правду, которую не хотелось принимать и с которой не хотелось сталкиваться, и тем, чтобы услышать её была огромная разница. Пока Уилл располагал лишь подозрениями, он мог надеяться, что оставалась хоть одна крохотная вероятность…

Он взял в руки фрагменты древней брони, и те не причинили ему вреда. Он касался Камня Теней и ничего не почувствовал. А чёрное пламя – пламя, исторгнутое Осквернённым Клинком – не убило его…

Конечно же, не убило… ведь это была его собственная кровь.

Уилл почти желал погибнуть. Бремя деяний Тёмного Короля нависло над ним. Он превращал Хранителей в теней. Поработил своего любовника, а потом приказал его казнить, чтобы переродиться вместе. Смерть женщины, которая любила когда-то Саркеана, должна была вернуть его к жизни. Всё, до чего он дотрагивался, гнило и разлагалось, а его влияние тянулось, словно щупальца, из далёкого прошлого в настоящее, поглощая всё – как фрагменты тёмных доспехов поглощали тех, кто носил их, и убивали всё живое одним касанием.

Всё это было его деяниями.

Уилл сам являлся тьмой, с которой сражался.

«Ты ведь чувствуешь? – спросил он когда-то Киприана. – Я чувствую…»

«Дай мне слово…» – просила мама.

Уилл нашёл её, всю в крови, в саду за домом. Вокруг лежали трое мёртвых мужчин, ещё один шёл сюда, но в тот момент юноша не знал этого. Он услышал крики, выронил вязанку дров и поспешил на звук. Было так много крови – на руках матери, на подбородке, на синем платье.

– Что, что случилось? – спрашивал Уилл, упав рядом с ней на колени. – Как мне помочь?

– Нож, – попросила она. – Дай мне… нож…

Из-за слишком тяжелых ран мама не могла дотянуться сама. Уилл выполнил просьбу. Она коснулась окровавленными пальцами щеки сына и подалась вперёд, ближе к нему, точно хотела прошептать последние слова благословения…

…а потом резанула ножом ему по горлу.

Уилл успел заслониться, и это спасло его – лезвие вонзилось в ладонь, а не в шею, как гвоздь в дерево. Последний крик матери был полон отчаяния. Выпустив оружие, она стиснула горло сына, пытаясь задушить. Уилл пытался разжать, оттолкнуть её пальцы, с ужасом думая, что сражался с каким-то призраком, воплощённым кошмаром. Что в свои последние мгновения мама лишилась разума и приняла сына за одного из нападавших.

– Это же я! – хрипел Уилл. – Мама, это я!

Он сражался инстинктивно, как загнанный зверь, в надежде, что сейчас мама узнает его и отпустит.

Да, она узнала его – именно потому и пыталась убить.

Уилл сумел оттолкнуть мать, отполз в сторону, хватая ртом воздух и прижимая окровавленную руку к груди. Затем в ужасе посмотрел на лежавшую в грязи женщину. У неё уже едва хватало сил пошевелиться, не то что преследовать жертву.

– Не нужно мне было воспитывать тебя… нужно было убить сразу, – прохрипела Элеонора Кемпен. Кровь струилась по её губам, заливая шею и платье. – Ты не мой сын. Ты не то дитя, которое мне пришлось отдать.

– Мама?

– Господи… не навреди им. – Её глаза расширились, словно она вдруг увидела что-то ужасное. – Прошу, не навреди моим девочкам. Дай мне слово, Уилл. Дай слово.

Голос матери звенел отчаянием, но он не понимал даже, что она имела в виду… Совсем ничего не понимал, и было так больно. Он просто хотел помочь ей хоть чем-то.