– Куда теперь? – спросил меня Виктор Андреевич, когда я устроился на заднем сиденье своего служебного «мерса».

– Туда! – скомандовал я, протягивая водителю только что полученную визитную карточку.

Карпаты. Январь 2016 года.

Вскоре я понял, что преувеличил свою слабость. По крайней мере слабость рук. Это стало ясно, когда двое офицеров охраны перед началом совещания помогали мне сесть в кровати. Они взяли меня с двух сторон под руки и просто подтянули вверх. Точнее, далась им эта процедура совсем не просто. Моя внезапная физическая тяжесть, равно как и недавняя слабость моих рук, довольно быстро получила объяснение. Поверх толстого свитера на мне был надет тяжелющий бронежилет. Судя по весу, он мог бы спасти меня при прямом попадании артиллерийского снаряда. Впрочем, моя догадка по поводу его возможностей оказалась лишь слегка затронувшей правду. Жилет на самом деле был еще одной линией защиты моего предательского сердца. Он дублировал блокировку сердечного датчика. Весил он не меньше полусотни килограммов.

На совещание явились Коля Львович, генерал Филин, еще двое мужчин в штатском сумрачно-решительного вида, за которых поручился сам Светлов. Заглянул в палату и врач Резоненко. Его я узнал сразу. Он заглянул, отыскал меня взглядом и ободряюще кивнул.

– Давайте быстренько и конкретно, – предложил генерал Светлов и взглядом передал слово Львовичу.

– Сергей Павлович, – заговорил тот. – Казимир опять летал на полдня в Москву и приехал в очень хорошем настроении. Вот фотографии.

Он протянул мне три снимка, явно сделанных с расстояния. На них Казимир спускался по трапу самолета. На лице красовалась самодовольная и самоуверенная улыбка.

– Мы не знаем, с кем он встречался. Но первая встреча после возвращения в Киев у него была с лидером коммунистов. Если они объединятся, наши шансы победить в этой ситуации резко уменьшатся.

– Конкретнее, – попросил Львовича Светлов.

Мне стало понятно, что эта компания совещалась уже не раз и без меня. И явно приняла какое-то важное решение, которое именно Львовичу, как главе АП, было поручено озвучить.

– Пожалуйста, не реагируйте сразу, – продолжил Львович. – Подумайте немного. И главное – не волнуйтесь! Мы думаем, что самое разумное сейчас с вашей стороны – написать заявление об отставке… и объявить о внеочередных президентских выборах. И, конечно, сразу же заявить, что вы примете в них участие! Этим мы поломаем планы Казимиру. И введем процесс в легитимное русло. После этого коммунисты поймут, что у них появился шанс прийти к власти без Казимира, и их потенциальный союз не состоится.

– Согласен! – выдохнул я и тут же почувствовал в груди облегчение. – Только с условием, что я не буду принимать участие в выборах!

Львович и Светлов переглянулись.

– Нет, вы не поняли! – затараторил нервно Львович. – Мы все просчитали! Вы все равно выиграете на внеочередных выборах. У нас полностью расписан сценарий! Мы трое суток работали!

– Вы хотите, чтобы меня сразу после выборов отключили? – Я показал рукой на свою грудь. – И снова выборы?

– Нет, – Светлов отрицательно покачал головой. – Мы занимаемся этим вопросом. Нам даже американцы вызвались помочь. Надо определить, откуда пытаются пробиться сигналами к вашему сердечному датчику. Если поймаем длинную волну, мы по ней, как по следу, выйдем на всю эту контору!

– А что, разве не понятно, кому это выгодно? – Я саркастически улыбнулся.

– Понятно, но в таких ситуациях мы можем ловить только исполнителей, а не заказчиков.

– Делайте что хотите! – бросил я. – А мне сюда поставьте телевизор, я буду хоть новости отсматривать!

– Нельзя, – с сочувствием в голосе произнес генерал Светлов. – Здесь он не будет работать. Полная блокировка. Ведь на ваш датчик можно выйти даже через включенный телевизор, точнее, через его антенну.

– Отрезали? – спросил я и обвел собравшихся взглядом. – Вы мне чем-то напоминаете заговорщиков.

– Может, виски? – предложил вдруг генерал Филин и осторожно оглянулся на Светлова. – Можно ведь?

– Виски? – грустно повторил Светлов. – Можно! Господину президенту можно все, чего ему хочется! Он не думает о государстве! Он не думает, что если к власти придет оппозиция, то большинству его команды найдется место в тюрьме, а у остальных заберут все, что есть, и выставят голыми и босыми за пограничные столбы. Вместе с женами, детьми и любовницами! Мы же не вас защищаем, мы пытаемся систему спасти! От той системы, которая еще хуже!

Странно, но, прослушав этот отчаянный монолог Светлова, я вдруг устыдился. Нет, мое эмоциональное безразличие по-прежнему было на месте, но в голове возник слабый протест. Протест против этого самого безразличия к судьбам родины и ее слуг.

– Ладно, – я попробовал ободряюще улыбнуться. – Я на вашей стороне. Только ставьте меня в известность о происходящем!

Киев. 22 мая 1992 года.

Меньше всего я люблю скандалы. Точнее, не люблю вовсе. Потому что не умею в них участвовать и, тем более, не умею получать от них удовольствие. И вчера, когда мы оказались единственными посетителями Музея русского искусства (вот тебе и культурная страна!), когда Мира любовалась «передвижниками», наверное потому, что после эмиграции в Израиль и возвращения в Киев сама стала «пере-движницей», только чемоданов и баулов, – я обеспокоенно рисовал в своем воображении «разборки» между ее и моей мамами. Я нервно поглядывал на часы, размышляя, когда возвращаться к ним.

По залам музея мы ходили часа два. Потом зашли в булочную, купили по бублику с маком и не спеша отправились назад, туда, где велись переговоры.

– Твоя мама уже ушла домой, она тебя ждет к обеду, – многозначительно произнесла Лариса Вадимовна, как только мы с Мирой зашли в комнату. – А завтра вечером мы снова здесь встретимся.

– А ночевать? – Я посмотрел на пузырчатую из-за рвущихся наружу пружин тахту и на металлическую кровать с блестящими железными набалдашниками на четырех «несущих колонах» обеих спинок.

– Мама тебе все скажет!

Я кивнул на прощанье. И Мире, и ее маме. И поехал на работу. Утром я успел позвонить Жоре Степановичу. Сказал, что решаю квартирный вопрос.

– Решишь – придешь! – сказал он спокойно.

Вопрос не решился, но на работу надо было ехать. По крайней мере, там у меня был маленький, но вполне европейский офис с телефоном на столе. Там я себя ощущал значительным да и просто взрослым мужчиной, с которым только Вера обходилась пренебрежительно. Но и это пройдет, когда я решу свой квартирный вопрос и съезжу в тот магазин. Тем более, что и его адрес, и название были мне теперь известны.

Киев. Декабрь 2004 года.