— Так говорят…

— Но я не понимаю другого, — торопливо продолжил молодой король. — Медичи, Борджиа, флорентийская Синьория, епископы, кардиналы, герцоги, императоры, Ватикан… Все они разыгрывали христову карту в своих политических интересах. Но вы… вы, мессере Леонардо? Вы всегда были чужды политике. Зачем вы неотступно следовали за девушкой со дня ее появления в Италии? Зачем вы нанимались на службу ко всем, кто решал ее судьбу? Зачем же вам было ввязываться в такую опасную игру?…

Леонардо провел ладонью по истершимся стекляшкам, взял в руки красный карандаш и коснулся им своего автопортрета.

— Верите ли вы, что вся жизнь может измениться в один миг? — спросил он у Франциска, добавляя штрихи к своему картону. — Что все, во что вы верили и считали истинным, оказывается ложью. А правда столь невероятна, что поверить в нее невозможно.

Франциск промолчал.

— Давно, больше двадцати лет назад, в Милане, в больнице Оспедале ди Маджоре я встретил одну женщину. Она умирала. Звали ее… Катарина. Девочкой она жила в Англии, в уединенном поместье, с матерью и старшей сестрой. Однажды на пороге их дома появился странный человек, который представился графом де Креди, другом их покойного отца, и сказал, что семье Катарины угрожает опасность. Так начались их скитания. Какое-то время они прятались во Франции, но в Блуа на них напали, а граф де Креди, их защитник, погиб. Они бежали в Италию. Там Катарина тяжело заболела, и матери пришлось оставить девочку в одной горной деревне. Мать обещала вернуться, но ни ее, ни свою сестру за многие годы жизни Катарина больше не видела.

— Но к чему, мессере Леонардо, вы рассказываете мне эту историю? — спросил король.

Леонардо поднял на Франциска глаза и долго смотрел на его красивое, молодое лицо.

— Катарина открыла мне тайну Святого Грааля, — ответил Леонардо. — Так называют тех, в ком течет кровь истинного Спасителя, — чашей искупления, которую Человек принял от Бога. И теперь Бог охраняет Святой Грааль. Дети истинного Спасителя и дети его детей не знали чумы, не умирали от диких животных, и всякий, кто задумывал против них злое, падал мертвым. Ни зверь, ни человек не мог причинить им вреда. Они подвластны только внутренним болезням, исходящим от них самих.

— Но откуда Катарина знала об этом? — не в силах сдержать внутреннее напряжение, король стал медленно раскачиваться из стороны в сторону.

Леонардо улыбнулся — едва заметно, лишь уголками глаз.

— Святой Грааль знает о том, кто он, — ответил художник.

— Эта женщина была… — голос короля дрогнул и оборвался.

— Да, — ответил Леонардо. — И она просила меня разыскать ее сестру или детей ее сестры, если они есть у нее. Разыскать, чтобы защитить.

— Вы оберегали Святой Грааль… — теперь в голове Франциска все сложилось. — Но как вы узнали, что это мона Панчифика?… Из-за Плащаницы? Но ведь она была совсем девочкой, когда Пьетро Медичи нашел ее в Турине, разве она могла быть сестрой той женщины?

— Панчифика была ее племянницей, — Леонардо снова взял карандаш и коснулся своего автопортрета. — Это ее мать, что умерла в Турине на руках у Пьетро, была сестрой Катарины.

— И все-таки, как вы узнали, что это именно она?. — король повернул голову и не отрываясь смотрел на Джоконду, самое совершенное из творений Леонардо.

— Особенные внешние черты, которые наследуют все потомки человека, спасшего на кресте этот грешный мир, — Леонардо бросил последний взгляд в зеркало, взглянул на свой автопортрет и отложил карандаш. — Я видел Катарину, я знаю… — на секунду его голос пропал, будто художник проглотил слово. — И узнал Панчифику. Это вся история, ваше величество.

* * *

Несколько дней после этого разговора Франциск был подавлен и задумчив. Кардинал Шарни, его ближайший советник, записал в своем дневнике: «Дружба с да Винчи вредна его величеству. Король становится мечтательным. Не говоря уже о том, что тратит слишком много золота на содержание этого странного человека. За портрет какой-то неизвестной флорентийки король заплатил двадцать тысяч дукатов. Немыслимо!»

Лечащий врач синьора Вазари спустился в больничный двор и жестом позвал к себе Франческу.

— Он пришел в сознание?! — воскликнула она.

Врач утвердительно покачал головой и улыбнулся.

Слезы выступили у нее на глазах, и она побежала ко входу. Я собрался пойти вместе с Франческой, но врач остановил меня.

— Пока еще рано, синьор Вазари еще очень слаб, — сказал он извиняющимся тоном.— Лучше, молодой человек, если вы навестите его завтра. А сейчас только Франческа. Пойдем, дорогая, — доктор отечески обнял ее за плечи и повел в глубь больничного коридора.

* * *

Я вернулся во двор, к Дику.

— Ну что, я поехал, — деловито сказал Дик и встал со скамейки. — Я больше не нужен.

— Поедешь? — я растерялся. — Куда, Дик? А я?

— А ты останешься с ней, — Дик улыбнулся и удивленно пожал плечами, словно другого и быть не может. — Синьора Франческа Вазари нуждается в защите. В твоей защите.

— Но… — я не понял, что Дик имеет в виду, так странно прозвучали его слова.

— Конечно, тебя же привели в ее дом. Ты забыл? Там… — рука Дика сама собой потянулась к небу, он улыбнулся, а его голова склонилась чуть набок. — Там не совершают ошибок.

Я смотрел на него, идущего прочь, к больничным воротам. Я смотрел на его легкую, свободную походку, и каждый его шаг — уверенный и спокойный — отдавался в моем сердце странной, не известной мне прежде болью. У меня оставался еще один вопрос… еще один важный вопрос.

— Дик! — закричал я, когда он был уже на выходе. — Дик, подожди!

Он повернулся, я бросился к нему бегом, словно желая поспеть на уходящий поезд.

— Дик, я хотел тебя спросить… — сказал я, добежав до него и едва переводя сбившееся дыхание.

— Да, — Дик смотрел на меня своими светлыми, лучащимися глазами. — Что?

— А-а-а… картины Леонардо… м-м-м… — блеял я, не зная толком, что хочу спросить и как это надо спрашивать. — Мы все прочли? Ну, в смысле, все разгадали? Я имею в виду, что больше… картины… тайны…

Дик рассмеялся — весело, счастливо.

— Остались еще две парные картины, — ответил он, не дожидаясь, пока я наконец соберусь с мыслями.

— Какие?…

— «Вакх» и «Иоанн Креститель», — сказал Дик.

— И что?

— Считается, что на них один человек, — загадочно улыбнулся Дик, — только один Вакх, а другой — Иоанн Креститель.

— Но что это может значить?

Дик не спешил с ответом, он посмотрел куда-то вдаль и в небо, а потом сказал: