Кальт и Лоскир с нетерпением ожидали, когда лодка, в которой был Малла и еще несколько человек, причалит к барке.

Солдаты на берегу разбили лагерь. Нужно было похоронить тела, а заодно и дождаться возвращения карательных отрядов, разосланных по окрестностям в поисках остатков смутьянов, дерзнувших покуситься на армию Властелина.

Барка тоже встала на якорь, чтобы не удаляться от своих.

Наконец-то Малла и пятеро стердогастов, под конвоем которых находилось двое плечистых горцев, поднялись на барку. Лоскир был прав – это были пленные.

– Вы, блин, хоть понимаете, на кого напали? – спросил Лоскир на ре-тарском.

Первый горец – угрюмый бородач, во рту которого Кальт смог насчитать лишь два желтых зуба – охотно ответил.

– Знаем-знаем. На Властелину.

– А зачем вы напали? Разве ваши вожди не клялись Властелину в верности? – спросил Кальт.

– Клялися-клялися. Только то было давно. Теперь эти слова ничего не работает, – отвечал бородач.

– Почему ты говоришь, что клятвы не работают, разве их кто-то отменял?

Бородач расплылся в беззубой улыбке и облизнул сизые потрескавшиеся губы. Похоже, он с нетерпением ждал возможности выложить вражеским вождям свежую новость.

– Властелины нету, и клятв тоже нету. Вот они ничего и не работают.

– Как ты сказал, вонючка!?

Лоскир выразил свое удивление услышанным весьма своеобычно. Он двинул горца под дых, да с такой силой, что у бедняги пошла горлом черная кровь. Горец согнулся в три погибели, закашлялся и упал к ногам Лоскира. В спине его зияла аккуратная колотая рана, о существовании которой ни Кальт, ни Лоскир раньше не подозревали.

– Гм… Не рассчитал, – виновато развел руками Лоскир..

– У нас есть еще второй, – бесстрастно заметил Малла.

Второй горец изъяснялся по ре-тарски чуть лучше первого.

– Скажи нам, почему твой товарищ сказал, что Властелина нет? – с усталым вздохом продолжил допрос Кальт, на всякий случай придерживая Лоскира за плечо.

– Потому, что Властелины взаправду нет. Братья-налимы говорят нам вчера, что Властелина разбит людьми из-за гор. Что все его люди умерли тоже. Такой Властелина мы думали легко победить всех людей из-за гор. Но мы не правильно думали…

– Братья-налимы? – обалдело переспросил Лоскир. Его нижняя губа едва заметно подрагивала.

– Уведите его, – скомандовал побледневший Кальт. – Я дарю ему жизнь до утра.

«Верить? Не верить?» – спрашивал себя Кальт, бездумно перемещая фигурки по разноцветному полю для игры в Хаместир.

«Верить наполовину? Не верить наполовину?» – спрашивал себя Лоскир в перерывах между налетами на «царства» Кальта.

Малла дал команду войскам продолжать движение. Баржа снялась с якоря, оставляя позади земли аргинских горцев, где ре-тарская армия, несмотря на разительный перевес в силах, все-таки оставила три сотни пехотинцев, около полусотни стердогастов и сотню лошадей.

Спускались сумерки.

Партия в Хаместир двигалась к развязке.

Кальт и Лоскир упорно молчали – так всегда бывает, когда обсудить нужно слишком многое.

В глубине души каждый из них склонялся к тому, чтобы верить словам пленных горцев. И максима «невероятное достовернее очевидного» здесь очень даже годилась.

И хотя прямых доказательств не было, для того, чтобы пребывать в сомнениях относительно непобедимости Властелина достаточно было и косвенных. Вот, например, полное отсутствие известий от Властелина.

«Что он – писать разучился что ли?»

Кальт заметил, что вот уже несколько часов Лоскир не надевал шлема. Это, по мнению Кальта, свидетельствовало как минимум о том, что страх разгневать «батю» своим несанкционированным разоблачением, перестал его донимать.

С другой стороны, перед глазами Кальта все еще стояла сцена, когда Лоскир нанес горцу смертельный удар под дых только потому, что тому хватило дерзости произнести вслух ложь (или правду – неважно) о поражении Властелина.

«Выходит, он по-прежнему считает само предположение о поражении Урайна святотатственным?»

Окончив перемещение своих фигур на доске, Кальт прикоснулся к ножнам, в которых покоился меч, подаренный ему Сегэллаком. Они отяжелели и вроде как нагрелись.

«Отчего бы им нагреться при такой погоде? Не от солнца же? Нет, за мечом такого раньше не водилось! Впрочем, мало ли что за кем раньше не водилось? В стоклятую Эру Благодатного Процветания возможно все, что угодно…»

Лоскир возился со своим последним ходом долго. По несколько раз примерял разные перемещения для одних и тех же фигур с жаром башковитого новичка. Пыхтел. Почесывал затылок.

В Хаместире Лоскир и впрямь был новичком – это Кальт научил его основам стратегии. И хотя поначалу играть с Лоскиром было не очень интересно, Кальт покорно играл. Поначалу – от скуки. Затем – из благодарности, ведь все-таки именно Лоскир сделал его Советником Вольной Провинции Ре-Тар.

Еще не было раза, чтобы Лоскир выиграл. А потому Кальт смотрел на стратегические изыски, в которые ударился его напарник, сквозь пальцы, не находя нужным реагировать в полную силу на его приготовления.

Пока что Лоскир ему не соперник на доске. Просто партнер. Просто приятный собеседник, хоть и изъясняется он словно портовый мальчик из бардака для людей «с варанскими странностями».

Кальт даже не смотрел на доску. Он думал о Властелине, о неповиновении, о риске.

Когда Лоскир радостно воскликнул «Тиара Лутайров!», знаменуя этим свою победу, Кальт вздрогнул от неожиданности.

Да, Лоскир победил, хотя и был заведомо более слабым игроком.

«Вот, пожалуйста, еще одно чудо», – подумал Кальт, удостоверившись в том, что ошибки нет и что фигуры Лоскира заняли Холм Эригон, на котором теперь была водружена его, Лоскира, черненькая Тиара. Тиара Лутайров.

Он бросил на Лоскира неуверенный взгляд. Нужно было что-то сказать. Но первым сказал Лоскир.

– Слабость торжествует над силой, – изрек хушак и откинулся на спинку деревянного кресла с многозначительной улыбкой.

Но Лоскир не успел насладиться победой – прибыли новости.

За плечом Кальта гулко задрожало бордовое марево, намекая на скорое появление Крылатого Пса Хуммера.

– Явился не запылился, – процедил Лоскир, когда силуэт гигантского бражника стал проявляться.

– Между прочим, письмо, – отметил Кальт, деревенеющими пальцами принимая лишь наполовину материальный сверток, от которого исходило ощутимое даже кожей изумрудное сияние.