— Обходят! Обходят!

Татары, поняв, что взять импровизированную крепость в лоб не получается, по широкой дуге двинулись в обход. Однако стрельцы дружно навалились на сани, на которых и стояли бревенчатые щиты, и быстро, быстро потолкали их вдоль берега, прикрывая собравшийся в кучу обоз. Степняки, пытаясь использовать момент, уже ринулись в атаку, метясь в еще не закрытый участок.

— Пали!

Матях, помогавший толкать свой щит, по этой команде схватился за пищаль, прильнул к бойнице.

Ногайцы мчались во весь опор, не переставая метать стрелы, и щит мелко вздрагивал от ударов. То тут, то там показывались наконечники, прошившие бревна насквозь. Рядом с Андреем, громко вскрикнув, опрокинулся стрелец, чуть отполз и сел на сани, громко ругаясь: стрела торчала из плеча, ее кончик — из лопатки. Судя по тому, что насквозь не пробила — раскромсала какую-то кость.

Русские ждали. Пищаль — она не лук, далеко не выстрелишь. Матях, полагаясь на опыт бывалых воинов, тоже не торопился, глядя поверх граненого ствола, как татары бросают луки в колчаны, опускают длинные остроконечные пики.

Б-ба-бах! Бах! Всадники закувыркались вместе с конями, едко пахнуло жженой серой. Андрей поймал кончиком ствола, не имеющего даже примитивного прицела, ногайца с большим медным диском на груди, нажал большим пальцем кнопку. Фитиль упал на полку, на ней полыхнуло, тонкая струя пламени ударила в сторону — а татарин мчался со скоростью мотоциклиста, ограбившего банк, и Матях, сопровождая цель, чувствовал, что еще мгновение — и степняк уйдет из-под прицела.

Б-бах! Приклад ударил в плечо с такой силой, что боярского сына развернуло. Пространство перед ним заволокло дымом.

— Ур-ра-а! Москва-а-а!!! — Это навстречу татарам через оставшийся незакрытым просвет помчалась кованая конница.

— За мной, мужики! — Андрей бросил разряженную пищаль, схватил соседскую, из которой раненый стрелец так и не выстрелил, подхватил и закинул за спину чей-то бердыш. — Ур-ра-а!!!

Он выбежал в просвет меж щитов, промчался через густую дымовую завесу и остановился перед кровавой полосой из бьющихся в судорогах, истекающих кровью, умирающих существ. Убитых среди людей и коней было мало. Большинство оказалось покалечено, ранено, просто придавлено тяжелыми тушами. Татары, что гарцевали за этим жутковатым препятствием, глядели не на Андрея, а вперед — туда, откуда на них накатывалась закованная в сталь русская конница. Матях остановился, поднял тяжеленную пищаль, нажал на спуск, дождался выстрела и с облегчением бросил неподъемное оружие. В этот раз он смог увидеть последствия своего выстрела: широко разлетевшаяся на дистанции в пятьдесят метров картечь пробила темные, сразу начавшие кровоточить отверстия в телах сразу двух коней, снесла их всадников, а кроме того — упали еще двое татар, находящихся дальше, глубоко в строю, но на линии огня.

В этот раз одинокий русский воин — из стрельцов за Андреем никто так и не побежал — привлек к себе внимание. Сразу трое нукеров свернули, поскакали на него прямо по распластанным телам, ломая кости и расплющивая конечности своих бывших соратников.

— Ну, идите, идите. — Матях скинул с плеча бердыш, показавшийся после пищали невесомой пушинкой, зажал его в руках, удерживая вертикально. — Давай!

Усатый, с бритым подбородком татарин в отороченном мехом остроконечном шлеме метился копьем ему точно в сердце, но в тот миг, когда стальному острию с болтающимися чуть ниже тремя беличьими хвостами до цели оставались считанные сантиметры, боярский сын двинул всем бердышом слева направо, снося обеими руками копье в сторону, а потом резанул оказавшимся точно перед животом врага добротно отточенным полумесяцем в обратном направлении. Судя по тугому толчку, пришедшемуся на правую руку, если ногайца и не разрезало при этом до позвонков, то уж из седла выкинуло точно. Смотреть, чем все кончилось, у Матяха времени не имелось — второй татарин уже заносил над ним саблю. Парировать удар боярский сын не успевал, а потому извернулся всем телом, выдернул из-под клинка плечо, выгнулся, с неожиданной искренностью возопив к Богу о помощи. И помощь пришла: сабля, разрубив новенький налатник, с обиженным лязганьем скользнула по пластинам бахтерца, а Андрей, со всей силы ударив бердышом снизу вверх, вогнал его кончик степняку под подбородок.

Третий татарин, подъехав к боярскому сыну, молча упал с седла. Из его живота, груди, глаза торчало по стреле. Андрей оглянулся: дым уже развеялся, и кто-то из своих получил возможность прицельно расстрелять ногайца, выручая не в меру отважного товарища. Стрельцы же, не ставшие поддерживать безумную атаку, торопливо толкали сани вперед, подводя гуляй-город к врагу на дистанцию пищального выстрела.

Татары видели опасность и даже изредка пускали стрелы, но сделать ничего не могли. Отступить для них означало показать спину кованой рати. А такой подарок равносилен самоубийству. Порубят всех, как цыплят. Стрелять тоже нечем — колчаны опустошены в начале атаки. Единственный шанс выжить — это ломиться вперед и опрокинуть либо стрельцов, либо бояр.

Матях отбежал за щиты, схватил брошенную на сани пищаль, начал ее торопливо заряжать.

— Фитиль потуши, боярин! — крикнул кто-то. — Зелье полыхнет!

— Туши, потом поджигай, — упрямо мотнул головой Андрей. — Этак выстрелить ни фига не успеешь.

Порох, пыж, шомпол, картечь, шомпол, пороховница, затравочное отверстие, немного пороха на полку… Готов!

Он поднялся к бойнице, выставив ствол. Татары показались совсем близко, чуть не на расстоянии вытянутой руки — и Андрей сразу нажал на кнопку. Его выстрел слился с дружным залпом остальных стрельцов. В этот раз не проявляя самодеятельности, Матях отступил, бросил пищаль, схватил бердыш, ожидая, когда сквозь дым прорвутся первые из ногайцев и полезут через щели гуляй-города в лагерь.

Минута. Другая. Третья…

Ветер лениво развеял дым, и стало видно, что татары уносятся в степь, а по пятам за ними, рассыпав строй, гонится кованая рать.

Это означало, что сражение окончено.

* * *

— Однако же ты сорвиголова, боярин, — не без восхищения цокал языком Уваров, ехавший бок о бок с Матяхом. — Это же надо, один на десять тысяч татар в сечу кинулся! Я, как увидел, сам забыл, куда скакать надобно.

— Теперь понятно, почему тебя Илья Федотович все время Беспамятным называет, — добавил с другой стороны Варнавин. — Он ведь с тобой уже дважды в походы ходил?

Теперь, после сечи, оба родовитых боярина считали за честь ехать с командиром своего полка бок о бок, отогнав умиловских холопов. С одной стороны, это уважение было приятно. С другой — Андрей явственно чувствовал, что его считают психом. Психом отважным и полезным — но все равно ненормальным. Таким, которому с искренним восхищением пожимают руку, а потом не менее искренне за спиной крутят пальцем у виска.

— А что же ты верхом-то не сел, боярин? — продолжал расспросы Варнавин. — Пошто пешим на ногайцев побежал?