— Пока лошадь найдешь, они ведь и удрать могут, — хмуро ответил Матях, однако эта простая фраза вызвала у помещиков взрыв восторженного хохота.

— Ай, Беспамятный! Ох, сказал!

— А это еще что? — привстал на стременах Андрей, увидев вдалеке скачущего воина.

— Дозорный, — моментально посерьезнели бояре. — Никак, татары разъезд посекли?

— Бояре, — осадил скакуна рядом с помещиками ратник, — там такое… Сами смотрите…

Переглянувшись, витязи дали шпоры коням, помчались вслед за тревожным вестником. Вскоре они остановились на вытоптанной площадке, вокруг которой ожидали подхода основных сил дозорные. Судя по следам, тяжело груженный обоз в сопровождении большого конного отряда либо просто большого табуна дошел до этого места, стал на отдых, потом двинулся дальше. И все бы ничего, если бы не десятки изрубленных тел, оставшихся лежать после этого отдыха на снегу. Полотняные рубахи, обмотки на ногах, русые волосы, изумленно открытые глаза, на которых уже не тают снежинки. Женщины, мужчины, старики…

— Похоже, татары невольников порубали, дабы в дороге не задерживали, — вздохнул Уваров. — Пешему за повозкой долго не удержаться, вот и посекли, чтобы не мешали.

— Но почему они их убили, почему просто не бросили? — непонимающе мотнул головой Андрей. — Почему не оставили выкручиваться как смогут, зачем обязательно резать?

— Так ведь татары же, — пожал плечами Варнавин.

— И дня не прошло, боярин Андрей, — сказал, подъехав ближе, Трифон. — Вон, не занесло совсем тела-то. Догоним. Куда они от нас на телегах-то?

Матях молча повернул коня и галопом погнал его по хорошо видимому в снегу следу. Дробный топот позади показал, что весь полк правой руки мчится за спиной.

Сколько времени назад случилось это убийство? День, два назад? Какая разница! Всадник все равно скачет впятеро быстрее самой легкой повозки, Самое большее полдня, и они смогут собственными глазами увидеть ногайцев, таким зверским способом облегчивших свой груз.

След на снегу неожиданно раздвоился. Глубокие борозды указывали на то, что обоз повернул вправо, а вот всадники продолжали двигаться по прямой.

— Туда надо! — указал плетью в правую сторону Уваров. — Пощипаем ногайцев!

— Нагонять надобно, — поддержал земляка Варнавин. — Как бы след не запутали. Не найдем опосля.

— Там обоз, — мотнул головой Андрей. — Всадники прямо пошли.

— Да, — торопливо кивнул Уваров. Глаза его горели азартом и предвкушением добычи.

— Да вы с ума сошли, бояре! — забывшись от возмущения, прямо в лица крикнул им Матях. — Эти выродки людей для развлечения порубали, а вы все о барахле печетесь? Да делайте что хотите! Глаза бы мои вас не видели!

Он снова дал шпоры жеребцу, помчавшись по следам конских копыт, не оглядываясь и готовый снова, если придется, выйти один со своим бердышом против тысячи разбойников.

— Боярин! Боярин Андрей! — нагнал его Трифон. — Коней бы переседлать. Запарили уже…

— Ладно. — Против этого спорить было невозможно. — Меняем на заводных.

Он спрыгнул и, экономя время, сам расстегнул подпругу, скинул седло, узду — не дожидаясь, пока об этом позаботятся холопы. Прохор подвел чалую кобылку, Матях привычными движениями кинул ей на спину и тщательно разгладил потник, поднял седло, сунул в рот удила, поставил ногу в стремя, поднялся наверх и сразу дал шпоры.

Ногайцы, похоже, погони не ожидали, а потому шли не торопясь. Да, в общем-то, и не должен был их никто преследовать — ведь они фактически заплатили за свою безопасность всем обозом. И появление за спиной русских застало нукеров врасплох. Они начали погонять коней, хвататься за луки, стрелять себе за спину. Но луки имелись и у кованой конницы — причем вчетверо больше, чем у кучки степняков. В небе замелькали темные черточки. Воздух наполнился шелестом, словно ветер проносил мимо клочки рваной бумаги. Расстояние потихоньку сокращалось — боярская конница шла на свежих конях, а татары переседлаться не успели; кованая рать мчалась по утоптанной дорожке — а ногайцы тропили целину. Противники все сближались, и выстрелы получались более и более точными. Вот один степняк упал со стрелой между лопаток, вот и у другого из плеча выросло оперение, вот третий слетел с подраненной лошади. Ногаец вскочил, развернулся, выхватывая саблю, но ему в грудь тут же ударил наконечник рогатины. Вот еще один татарин лишился коня и принял смертный бой: от рогатины первого всадника ему удалось отбиться, но второй, не успев поменять оружия, выстрелил в упор, пронзив его стрелой.

Ратники тоже теряли всадников. Холопы слетали с коней и, громко ругаясь и проклиная степное племя, ловили бегущих сзади заводных лошадей. А татарский отряд таял все быстрее и быстрее, словно брошенный в горячий чай кубик льда. Теперь по каждому степняку било не по два-три, а по десять лучников, и шансов уцелеть уже не оставалось.

Споткнулась и перевернулась лошадь под татарином со стрелой в плече. Степняк тоже перекувырнулся несколько раз, вскочил на ноги, затравленно глядя по сторонам. Андрей вернул лук в колчан, выхватил из-за спины бердыш, подъехал ближе.

— Ты не должен меня убивать! — попятился ногаец. — Я ранен. Я не могу сражаться.

— А ты в ОБСЕ пожалуйся, — посоветовал Матях и взмахнул своим боевым топором. Потом огляделся. Погоня прекратилась — преследовать было некого. Холопы спрыгивали с коней, обыскивали убитых, забирали оружие, у некоторых снимали доспехи.

— Ну что, воевода, — подъехал к нему Уваров, — свой долг пред Богом и людьми мы исполнили. Что теперь делать станем?

— Как что? — пожал плечами Андрей. — Там обоз вот-вот пропадет, а вы тут вопросы задаете. Вперед, вперед, не время застаиваться.

— Ату его! — взмахнул рукой боярин и, залихватски свистнув, сорвался в сторону Волги. Холопы, подбегая к своим коням и запрыгивая в седла, помчались следом. Спустя несколько минут Матях остался один, только чалая кобыла, положив голову ему на плечо, о чем-то чавкала мягкими губами.

Андрей обозрел место короткой схватки. Трупы, трупы, трупы. Разрубленные саблями, разорванные рогатинами, пробитые стрелами, изувеченные кистенями. Пожалуй, дома за такую боевую операцию его бы отдали под суд, долго склоняли по всем телеканалам, посадили на десять пожизненных сроков и предали анафеме на вечные веки. Однако даже в самой глубине души он не испытывал ни малейшего раскаяния за содеянное. Он догнал убийц и уничтожил всех до единого, сделав этот мир чуть-чуть безопаснее. Может быть, именно потому здесь, в шестнадцатом веке, и удалось за считанные годы избавиться от «горячих точек»,[147]что все правители и воины заботились о правах, безопасности и жизни только честных подданных и мирных тружеников, а до грабителей и насильников никому не было никакого дела? И уж во всяком случае никто не заглядывал через плечо и не требовал, чтобы ты рисковал своей шкурой, дабы не подвергать риску какого-нибудь работорговца, которого обязательно будут сурово судить, а потом отпустят по амнистии.