Лейтенант шхуны «Пикл» Джон Ричардс Лапенотье прибыл в адмиралтейство туманным утром 5 ноября в час пополудни. Его немедленно провели к преемнику Ивена Нипена на посту первого секретаря Уильяму Марсдену, как раз направлявшемуся из зала заседаний в личные апартаменты.

«Приветствуя меня, — вспоминает Марсден, — офицер торжественно заявил: «Сэр, мы одержали великую победу, но потеряли лорда Нельсона!»… Первый лорд (Барэм) отправился отдыхать, его домашние тоже, поэтому у меня ушло некоторое время на то, чтобы найти комнату, где он спал. Отодвинув свечой, зажатой в руке, занавеску, я разбудил спокойно почивавшего вельможу. К чести его и в похвалу нервной системы следует отметить — он не выказал никаких признаков волнения и спокойно спросил: «Ну, что там, мистер М.?»»

Впоследствии Марсден рассказывал жене: Барэм «воспринял сообщение о крупной победе со спокойствием и невозмутимостью человека, которому перевалило за восемьдесят». Тем не менее он немедленно поднялся и прочитал доклад Коллингвуда, начинавшийся со слов о «невосполнимой утрате — гибели вице-адмирала лорда виконта Нельсона» и где только потом следовало сообщение об одержанной флотом победе. Дочитав доклад, Барэм сел за стол и не поднимался до пяти утра. Марсден тоже работал всю ночь, призвав на помощь всех «оказавшихся под рукой клерков и составляя с их помощью донесения королю, принцу Уэльскому, членам кабинета и лорд-мэру».

Получив послание Марсдена, король, по словам Джемса Харрисона, не заслуживающим, впрочем, особого доверия, воскликнул со слезами на своих «царственных» глазах: «Мы потеряли больше, нем приобрели!» По свидетельству же Марсдена, король, хоть и потрясенный новостью, «минут пять молчал». В официальном заявлении, переданном в адмиралтейство личным секретарем короля, говорилось: его величество глубоко, «больше, чем то можно выразить словами», скорбит по поводу гибели лорда Нельсона. Но далее упор в заявлении переносится на лорда Коллингвуда, которому король расточает самые неумеренные комплименты: «офицер безупречной доблести, взвешенные суждения, опытный, мудрый военачальник… чье поведение встречает полное одобрение и восхищение (его величества)… Прочувствованная манера, в которой он говорит о событиях того великого дня…и скромность, с которой он, отодвигая в тень себя самого, отдает должное героическому поведению своих подчиненных — отважных офицеров и матросов, — также вызвали у короля чувство глубокой признательности».

Вопреки (как обычно) отцу и явно преувеличивая меру реальной близости к павшему герою, принц Уэльский оплакивал Нельсона как «величайшего человека, каким может похвастать Англия». К немалому раздражению отца, напомнившего ему о традиции, не позволяющей наследнику престола присутствовать на похоронах подданного его величества, если только покойный не принадлежал к королевской семье, принц во всеуслышание заявил о намерении не только почтить своим присутствием траурную церемонию, но и выступить на ней главным лицом.

Разбуженный у себя на Даунинг-стрит, 10, сообщением о Трафальгарском сражении и гибели лорда Нельсона, премьер-министр, и сам находившийся на пороге смерти, так и не смог больше заснуть в тот день. Потом, в разговоре с лордом Малмсбери он обмолвился: в прошлом, часто поднятый на ноги среди ночи каким-нибудь срочным сообщением, он вновь спокойно засыпал. Но на сей раз премьера охватило такое волнение, что он оделся и спустился вниз в явно неурочный час — было всего три часа утра.

После того как известие о гибели Нельсона появилось в «Газетт экстродинари», а другие ежедневные издания поместили развернутые отчеты о происшедшем, Лондон погрузился в торжественное молчание. В тот вечер некоторые дома осветились снаружи фонарями. В театрах зрители пели «Правь, Британия». В Тауэре и королевских парках прозвучали орудийные салюты. Но, как писала «Нейвл кроникл», «повсюду ощущалась подавленность, какую не было сил превозмочь. Горечь утраты лорда Нельсона оказалась куда сильнее радости от одержанной победы». В другой газете — «Таймс» — говорилось о «всеобщей глубокой потрясенности»: «Не знаешь, то ли скорбеть, то ли радоваться. Страна одержала великолепную, решительную победу, равной которой не найти в морских анналах Англии. Но досталась она слишком дорогой ценой. У нас больше нет великого и отважного НЕЛЬСОНА». «Морнинг пост», оплакивая «судьбу любимца нации», утешала себя мыслью, что «конец его карьере положила война, обессмертившая его имя». Наконец, «Морнинг кроникл» утверждала: «По чистоте помыслов и добродетели не на одних лишь словах с лордом Нельсоном не сравнится ни один человек в мире».

Его памяти посвящались элегии, баллады, гимны. В книжных лавках вовсю торговали эстампами с различных портретов героя. Профиль Нельсона появился на сувенирных тарелках и графинах, крышках табакерок и банок под варенье, на кубках и чайных подносах, жестяных банках с чаем и изящно вышитых салфетках, в книжках для детей. В проповедях прославлялись христианские добродетели Нельсона. Ему возносились благодарственные молитвы. Стены домов пестрели плакатами с призывами во всем походить на храброго и добродетельного героя: «Бойтесь Бога, бойтесь греха и больше ничего не бойтесь». Иногда такие призывы подходили к опасной грани богохульства: Нельсон изображался в образе второго Христа, а «Общество братьев» — в виде его учеников. По всей стране толковали о том, какие ставить ему памятники, какие статуи воздвигать. Его именем называли корабли, улицы, площади, таверны, даже небольшие города[63]. «То в форме ягоды крыжовника его изобразят, — пишет автор заметки в «Морнинг пост», — то гвоздики; то придадут черты рысака, то призового барашка».

Живописцы без устали трудились над сценами из его жизни и картинами, изображающими последние часы жизни Нельсона, как, наверное, он и сам того бы пожелал. Несколько лет назад на одном из обедов ему случилось оказаться за столом соседом Бенджамена Уэста, сменившего незадолго до того сэра Джошуа Рейнольдса на посту президента Королевской академии живописи. В разговоре он заметил, что, к сожалению, в молодости не выработал в себе вкуса к живописи и слабо разбирается в этих делах. И все же, добавил Нельсон, есть одна картина, некогда сразу же произведшая на него глубокое впечатление, и с тех пор он, стоит увидеть репродукцию в витрине какой-нибудь книжной лавки, всегда останавливается посмотреть. Это «Смерть Вулфа» кисти Уэста. И он спросил автора, отчего у него нет больше ничего в том же роде. «Оттого, милорд, — ответил художник, — что нет больше таких персонажей».