Мгновение, потом заговорил Минотто из Венеции:

– Я ничего не слышу, василевс.

– Да, – ответил Константин. – Турки перестали играть свою музыку.

Люди в палатке зашептались. Все понимали, что предвещает эта тишина.

– Хорошо, – сказал император. – Все вы знаете свои позиции. Тогда – по местам, с Богом у плеча и храбростью в сердце. Знайте, имена тех, кто погибнет, будут жить вечно, покрытые славой. Те, кому назначено выжить, встретятся завтра в церкви Премудрости Божией, у святой Софии, и отпразднуют славную победу. – Константин вскинул руку и закричал: – По местам – за Бога, христианский мир… и за Константинополь!

– За Константинополь! – раздался общий крик.

Потом люди быстро разошлись. Григорий обернулся, но Феон уже ушел на назначенное ему место. Григорий знал свое и направился туда.

– Командир, – произнес он, оказавшись рядом с Джустиниани.

– А, Риномет! Или Зоран, или… Григорий. Как бы ты себя ни называл, ты по-прежнему безносый ублюдок. – Прищурившись, он глянул на лук. – Ты стал балованным гвардейцем Константина или будешь сражаться там, где горячее всего?

– Император отрядил меня к вам. Хотя не думаю, что сам он будет далеко от жаркой схватки.

– Хорошо. Тогда займемся делом.

Одной ручищей Командир хлопнул по спине Григория, другой – сицилийца.

– Займемся делом, мальчики! – вскричал он, подталкивая их к выходу.

– Вы развеселились, мой господин, – откашлявшись, заметил Григорий.

– Конечно, – взревел Джустиниани. – Я собираюсь убивать турок.

Миновав отряды солдат, которые собирались на зов труб, они подошли к бастиону и поднялись наверх. К ним присоединился Константин, рядом с которым, как всегда, шел Феодор. Все смотрели на турецкие линии, где все еще пылали костры, на силуэты людей, собирающихся перед ними. Внизу, в пятнадцати шагах, мужчины все еще утрамбовывали дерево и землю в палисад, заменивший здесь и на сотню шагов в обе стороны внешнюю стену.

– Энцо! – крикнул Джустиниани. – Принимай избранных воинов Константинополя и Генуи в периболе. – Он указал на пространство между внешней и внутренней стенами. – Когда все будут там и мы вместе с ними, запри ворота. И пусть ключ останется здесь, на этой башне.

Сицилиец кивнул и исчез.

– Запереть их внутри? – спросил Константин. – Разве ты не захочешь впустить подкрепления и вывести раненых?

– Подкрепления? – переспросил Джустиниани и рассмеялся. – Откуда они возьмутся, василевс? – Он покачал головой. – Нет. Все мои люди будут здесь, сражаться рядом с лучшими воинами вашего города, а раненые и мертвые останутся лежать там, где падут. Если воин знает, что отступать некуда, он думает только о сражении. Сделайте то же самое, господин, у Харисийских ворот. И отдайте ключ какому-нибудь стойкому парню, который не поддастся на хныканье. – Он кивнул в сторону Григория: – Вот этот человек со многими именами будет сторожить наш ключ.

Ласкарь нахмурился.

– Господин, вы уверены, что не хотите видеть меня внизу, рядом с вами?

– Нет. На тебя возложено дело, о котором я только что сказал. И мне нужно твое искусство лучника. Оттуда тебе будет хорошо видно, не пытается ли какой-нибудь турок-овцелюб ткнуться мне в задницу. Успеешь любезно вогнать стрелу ему в глотку.

Григорий кивнул. Он умело обращался с фальшионом и булавой, но с луком был лучше. Посмотрел вниз: ворота во внутренней стене открылись, и оттуда, стройной колонной по четыре – свет факелов сверкал на черных доспехах – в периболу вошли генуэзские наемники. Следом шли избранные греческие воины, в меньшем порядке, но вооруженные не хуже.

– Я ухожу, – отрывисто сказал Константин, – и буду там, где понадоблюсь сильнее всего. – Он взглянул вниз, на ставрому, и нахмурился. – Скорее всего где-то рядом.

– Скорее всего, василевс, – усмехнулся Джустиниани. – Если вернетесь, приведите с собой пару сотен венецианцев. Иначе эти ублюдки просидят всю битву на своих задницах, а потом потребуют себе всю славу.

Константин уже почти отвернулся, замешкался, вновь обернулся к генуэзцу.

– Командир, – нахмурившись, произнес он. – Хотел бы я…

Он умолк. Джустиниани, кивнув, заговорил тише:

– Идите с Богом, господин. И давайте завтра утром вместе преклоним колени и восхвалим Его в Айя-Софии.

Император спустился по лестнице. Феодор быстро пробежал пальцами по правой руке Григория, пробормотал: «Лучше», и последовал за императором. Джустиниани и Григорий вновь уставились на периболу. Все, кто должен был войти, уже были там.

– Когда тебе отдадут ключ от ворот, засунь его в эту нишу. Скажи о нем другому лучнику, на случай если тебя убьют. Скажи ему, что никто не получит ключ иначе, чем по моему приказу, или если я буду мертв… – Генуэзец сделал паузу. – Что ж, если я буду мертв, чума на все, тогда делай что хочешь. – Он улыбнулся, сжал руку младшего мужчины: – Иди с Богом, друг мой.

– Идите к дьяволу, господин, – ответил Григорий и приставил ладонь к уху. – Разве вы не слышите, как он зовет своего сына?

Улыбка, взмах руки, и Командир спустился, а спустя мгновение показался в периболе. Энцо запер за ним ворота.

– Зоран! – крикнул он и бросил что-то вверх.

Предмет поблескивал в свете факелов, крутясь в ночном воздухе, потом Григорий поймал его. Несколько секунд он сжимал в руке ключ, затем осторожно засунул его в нишу.

К нему присоединялись другие люди – лучники, арбалетчики, греки, генуэзцы. Все расставляли колчаны под зубцами, потом выглядывали наружу. Неподалеку двигались перед кострами люди; трубы призывали их строиться, голоса взывали к Аллаху и человеку. Силуэты, не более, и трудно было сказать, сколько их и какие войска султан бросит в атаку первыми. «Разница невелика, – подумал Григорий, пытаясь смочить слюной пересохший рот. – Давайте, кем бы вы ни были».

И тут, как будто Бог набросил на его зрение покрывало, все огни впереди погасли. Тьма быстро разбегалась вдоль турецких линий, огни гасли на валах в сторону Мраморного моря, вверх по холму к Харисийским воротам и наверняка до самого Рога за ними. Возможно, несколько костров перед гибелью брызнули искрами. Но тьма наступала быстро, повсюду. Мастерски проделано.

Григорию уже доводилось с десяток раз сражаться с турками, и он знал: что бы ни говорил Константин, поднимая боевой дух своих офицеров, враги по большей части не рабы и определенно не трусы. Они – одни из лучших воинов в мире.

«Мы тоже», – подумал Ласкарь, глядя на безмолвные черные ряды. Затем набрал в грудь воздуха и потянулся за луком.

– Давай, Турок, – повторил он и наложил стрелу.

29 мая, пятьдесят третий день осады, час ночи