– Будьте свидетелями, – сказал я. Я воздел рукинавстречу ослепительному свету, расплавленной серебряной смерти. – Этотгрешник умирает за него! Этот грешник уходит к нему!

Низвергни меня в ад, Господи, если такова твоя воля. Ты далмне небеса. Ты показал мне свое лицо. И твое лицо было лицом человека.

Я взлетел ввысь. Я ощутил всепоглощающую боль, испепеляющуювсю мою волю или способность выбирать скорость. Внутренний взрыв отбросил меняк небу, навстречу жемчужно-белому свету, внезапно на секунду, как всегда,хлынувшему настоящим потоком из грозного ока, раскинув бесконечные лучи повсему широкому городу, превратившись в приливную волну невесомогорасплавленного освещения, прокатившегося по всем созданиям и предметам, большими малым.

Я поднимался все выше и выше, кругами, словно напряжениевнутреннего взрыва не ослабевало, и, к своему ужасу, я увидел, что вся мояодежда сгорела, а от тела навстречу бушующему ветру валит дым.

На миг я увидел всю картину целиком: мои голые вытянутыеруки и вывихнутые ноги, силуэт на фоне всезатмевающего света. Моя плоть ужеобгорела дочерна и припечаталась к сухожилиям моего тела, сжалась до сложногосплетения мышц, облегавших кости.

Боль достигла зенита и стала невыносимой, но как мнеобъяснить, что для меня это не имело значения; я направлялся навстречусобственной смерти, а эта бесконечная на первый взгляд пытка была ерундой,обычной ерундой. Я выдержал бы все, что угодно, даже жжение в глазах, дажесознание того, что они сейчас расплавятся или взорвутся в солнечной печи и чтоя лишусь плотской оболочки.

Картина резко изменилась. Ветер больше не ревел, мои глазауже не болели и прояснились, вокруг зазвучал знакомый хор гимнов. Я стоял уалтаря и, подняв голову, увидел перед собой церковь, переполненную людьми,среди поющих ртов и удивленных глаз вверх поднимались расписные колонны, какмасса разукрашенных древесных стволов. И справа и слева меня окружала этанеобъятная, безграничная паства. У церкви не было стен, и даже высокие купола,украшенные чистейшим блестящим золотом с отчеканенными святыми и ангелами,уступили место величественному, бесконечному голубому небу.

Мои ноздри затопил запах ладана. Вокруг меня в унисонзвонили крошечные золотые колокольчики, одна ритмическая фигура нежной мелодиибыстро переливалась в другую. Дым жег мне глаза, но это становилось всеприятнее, по мере того как меня заполнял аромат ладана, заставляющий слезитьсяглаза, и мое зрительное восприятие сливалось с тем, что я пробовал, трогал ислышал.

Я раскинул руки и увидел, что их покрывают длинные белыерукава с золотой каймой, свободно падавшие на запястья, где виднелись мягкиеволоски взрослого мужчины. Да, это были мои руки, но мои руки, перешедшие забарьер запечатленной во мне смертной жизни. Это были руки мужчины.

Из моего рта полилась песня, громким мелодичным эхомразносясь над головами паствы, и в ответ послышались их голоса, и я еще разподчеркнул голосом свою убежденность – убежденность, пропитавшую меня до мозгакостей:

– Христос снизошел на землю. Воплощение началось во всем, вкаждом мужчине, в каждой женщине – и будет длиться вечно! – Песняполучилась до того безупречной, что из глаз моих хлынули слезы, и, наклоняяголову и сжимая руки, я увидел перед собой хлеб и вино, круглый ломоть,ожидающий благословения, преломления, как вино в золотой чаше ожидало своегопревращения.

– Сие есть пречистое Тело Христово, сия есть Кровь Христова,пролитая за нас в оставление грехов и жизнь вечную! – пел я. Я взял в рукиломоть и поднял его, а из него полилась струя света, и паства ответила самымсладостным, самым громким хвалебным гимном.

Я взял чашу. Я поднял ее повыше, и на колокольнях зазвониликолокола – на множестве колоколен, толпящихся рядом с колокольней этойвеличественной церкви, простираясь во всех направлениях на многие мили, так чтовесь мир превратился в огромные славные заросли церквей, а здесь, рядом сомной, звенели золотые колокольчики.

Снова пахнуло ладаном. Поставив чашу, я посмотрел наколышущееся передо мной море людских лиц. Я повернул голову слева направо, азатем посмотрел в небеса, на исчезающую мозаику, слившуюся с поднимающимисяввысь, катящимися по небу облаками.

В поднебесье я увидел золотые купола.

Я увидел бесконечные крыши Подола.

Я знал, что передо мной лежит во всем своем великолепииКиев, что я стою в великом святилище Софийского собора, что убраны всепреграды, отделявшие меня от этих людей, а все остальные церкви, что в далекомсмутном детстве я видел только в руинах, восстановлены, что к ним вернулосьбылое величие, что золотые киевские купола впитывают солнечный свет и отдаютего, добавив ему силы миллиона планет, согретый вечным светом в огне миллионазвезд.

– Мой Господь, мой Бог! – воскликнул я. Я опустил глазаи посмотрел на изумительно расшитое облачение, на зеленый атлас и нити чистогозолотого металла.

По обе стороны стояли мои братия во Христе, бородатые, с блестящимиглазами – они помогали мне, пели те же гимны, что и я, наши голоса смешивались,настойчиво переходя от гимна к гимну, и я практически видел, как поднимаютсяввысь ноты по прозрачному небосводу.

– Раздайте! Раздайте им, ибо они голодны! – крикнул я.Я преломил хлебец. Я разломил его пополам, потом – на четвертинки, а ихпоспешно раскрошил на мелкие кусочки, заполнившие сверкающее золотое блюдо.

Прихожане толпой поднялись по ступеням, за кусочками хлебапотянулись хрупкие розовые ладошки, и я раздал его как можно быстрее, кусочекза кусочком, не просыпая ни крошки, разделяя хлеб между десятком людей, потом –между двадцатью, потом – между сотнями, по мере того как они подступали и вновьприбывшие практически не давали тем, кто получил хлеб, возможности выбраться.

Они все подходили и подходили. Но гимны не смолкали. Голоса,приглушенные у алтаря, стихавшие, пока поглощался хлеб, вскоре звучали вновь,громкие и радостные. Хлеба хватало на целую вечность.

Я снова и снова разламывал мягкую толстую корочку ивкладывал его в протянутые ладони, в грациозно сложенные пальцы.

– Берите, берите тело Христа! – говорил я.

Меня окружили темные колышущиеся фигуры, выросшие прямо изблестящего золотисто-серебряного пола. Это были стволы деревьев, их ветвизагибались вверх, а потом опускались ко мне, и с ветвей падали листья и ягоды,падали на алтарь, на золотое блюдо, на священный хлеб, превратившийся в кучукусочков.

– Забирайте! – крикнул я. Я поднял мягкие зеленыелистья и ароматные желуди и передал их нетерпеливым рукам. Я опустил взгляд иувидел, что из моих пальцев сыплется пшеница, зерна, которые я отдавалраскрытым губам, насыпал в открытые рты.