Не успела она в 1675 году начать в Париже свою монашескую жизнь, как Козимо III заскучал по жене. Пусть одиночество его оживляли письма Маргариты Луизы, в которых она от всего сердца желала ему погибели, все равно что-то в глубине души оставляло его безутешным. Козимо III глубже и глубже погружался в тоску, находя отдохновение лишь в застольях, все более и более обильных; и по мере того как эти гастрономические марафоны приобретали все более героические пропорции, все величественнее выглядел их главный участник. Пиры окрашивались в национальные цвета, обслугу всякий раз наряжали в соответствующие национальные костюмы. На восточных пиршествах — в халаты и фески; на застольях в британском стиле — в черные гетры и парики; на мавританских заставляли покрывать лицо черной краской. Точно такое же внимание уделялось блюдам: окорока и жареная дичь, перед тем как украсить стол, взвешивались в присутствии Козимо III и, если что не так, отправлялись назад, на кухню. Мороженое подавалось в форме лебедей или лодок, конфитюр — в форме крепостей с зубчатыми стенами, для «строительства» которых хитроумно использовались такие экзотические фрукты, как ананас. Особое предпочтение Козимо III отдавал засахаренным фруктам; впервые отведав их в Лондоне, он специально отправил туда повара, чтобы тот постиг тайну изготовления этого деликатеса.

Простой склонностью к обжорству такого рода излишества не объяснишь, скорее всего у них была психологическая основа, ведь ни чувственными наслаждениями, ни иными явными проявлениями декаданса они не сопровождались. Совсем наоборот, при всей своей неуклонно увеличивающейся тучности, Козимо был убежденным — хотя на вид и не всегда убедительным — пуританином. Это был человек глубоко верующий и стремящийся к тому, чтобы нравы Тосканы отражали его благочестивое поведение. В этом смысле он оставался верным сыном своей матери Виттории, и в результате столь привычный к развлечениям флорентийский люд, который с таким энтузиазмом праздновал бракосочетание Козимо III, начал чувствовать себя весьма неуютно в стылом моральном климате, который становился чем дальше, тем строже.

Университет Пизы, уступавший по своему авторитету лишь Падуанскому собрату, получил следующее предписание: «Его высочество воспрещает кому бы то ни было... читать или обучать, будь то в аудитории или частным образом, в письменной или устной форме, философию Демокрита, атомарную теорию, а также все, что отклоняется от учения Аристотеля». От этой цензуры было не уйти, ибо тем же самым декретом гражданам Тосканы запрещалось поступать в университеты за ее пределами, а философам и ученым, которые нарушат его, грозили большие штрафы или даже тюремное заключение. Времена, когда Медичи покровительствовали поэтам и ученым, остались позади; Флоренция, некогда один из крупнейших интеллектуальных и культурных центров Европы, ныне стала местом гонений мысли и погрузилась во мрак невежества.

Установления подобного рода укрепляли моральное учение церкви; последующие декреты охраняли ее повседневную деятельность. Ежегодный майский фестиваль был запрещен под предлогом его языческого происхождения, а девушкам запрещалось распевать веселые майские песни под страхом телесного наказания. Запрету подверглась и давняя традиция ухаживания, когда юноши окликали девушек через окно, ибо это ведет к «насилию и абортам». Была даже предпринята — правда, неудачная — попытка возродить давний закон, запрещающий женщинам выступать на сцене. Точно так же не удалось упразднить такое явление, как проституция, хотя отныне оно было взято под строгий контроль. Всем проституткам вменялось в обязанность приобретение лицензии стоимостью 6 флоринов в год (сумма, равная ежемесячному жалованью неквалифицированного рабочего); одновременно они должны были носить на голове желтую ленту и ночью, выходя на улицу, держать в руках фонарь. Нарушительниц раздевали до пояса и ударами кнута гнали по городу. Грех содомии карался смертью, а с годами все шире входили в практику публичные казни. Даже за сравнительно мелкие проступки людей приговаривали к галерам, откуда возвращались немногие, да и те — бледные призраки.

Как это нередко бывает в таких случаях, новые законы вскоре приобрели отчетливо расовый характер. Запрет на проживание во Флоренции евреев действовал уже давно, теперь он стал со всей строгостью применяться на всей территории Тосканы. Антисемитизм был узаконен — евреям не разрешалась вступать в брак с христианами и даже жить под одной крышей. Точно так же евреям запрещалось вступать в связь с проститутками христианского вероисповедания, последние же, в случае нарушения этого правила, подвергались публичной порке и тюремному заключению. Особенно сильно действие этих законов ощущалось в Ливорно, где еврейская колония достигла двадцати двух тысяч человек; многие евреи эмигрировали, что привело к значительному снижению налоговых поступлений от торговли между этим свободным портом и внутренними районами Тосканы. В такой атмосфере, особенно во времена всеобщей нужды и аскезы, расцветают все ксенофобские предрассудки, и неудивительно, что евреи, турки, давно проживающие во Флоренции славяне с Балкан оказались преследуемыми национальными меньшинствами. Просвещенная деспотия прежних великих герцогов сменилась самой откровенной тиранией, и пока Козимо III мрачно отсиживался у себя во дворце, ночные улицы обнищавшей Флоренции все больше погружались во тьму и молчание. В связи с продолжающимся экономическим упадком великого герцогства Козимо III ввел дополнительные налоги, понадобившиеся для поддержания бюрократии, которая правила страной от его имени. Предоставленная сама себе, она могла бы и впрямь стать спасительницей Флоренции, однако же и сама чувствовала тяжелую длань тирании; с повседневными делами администрация справлялась вполне, но была лишена возможности инициировать реформы, потребные для оживления экономики. И лишь церковь процветала; священники и религиозные институты были в большинстве своем освобождены от налогов, и, более, чем когда-либо, Флоренция сделалась городом монахов и монахинь. Количество последних в годы правления Козимо III достигло двенадцать процентов от общего женского населения страны.

Меры, направленные на то, чтобы выжать деньги из немногих сохранившихся прибыльных отраслей экономики, привели лишь к ее дальнейшей стагнации. Купцам продавалось монопольное право на продажу основных продуктов, таких как соль, мука, оливковое масло, но при этом оптовым торговцам разрешалось покупать так называемые «освобождения», которые обеспечивали некоторую защиту от монополии. Тем не менее подобные монополии были для них весьма тягостны. Взять хотя бы монополию на торговлю солью: незаконная добыча соли, например, выпаривание ее из рыбного рассола, считалась одним из крупных нарушений закона.

Мелкая торговля и ремесленные работы, на чем всегда держалась экономика великого герцогства, пришли в упадок, а пахотные земли в деревнях превратились в пустошь. Достоверной статистики нет, но, судя по многим признакам, население Тосканы за долгие года правления Козимо III уменьшилось более чем на сорок процентов. Гилберт Вернет, епископ Солсберийский, путешествовавший по Италии в 1685 году, отмечает: «Тоскана кажется настолько опустевшей, что трудно поверить, будто едешь по стране, где некогда было так оживленно, где прогремело столько войн».

Козимо III тоже наверняка наблюдал подобные картины, ведь и он много путешествовал по Тоскане, хотя и не с целью изучения состояния дел в великом герцогстве. Козимо III верил в целительную силу поездок по заброшенным захоронениям, разбросанным по разным местам Тосканы, а в дни, свободные от этих душеспасительных путешествий, часами выстаивал на коленях в своей личной, тускло освещенной часовне палаццо Питти.