Боб Маннинг поднялся с водительского места и обошел машину вокруг, чтобы открыть пассажирскую дверь. Джонас выглянул из окна и увидел Беверли, идущую по направлению к автомобилю. Мэгги, ее вездесущая компаньонка, вошла в здание аэропорта, без сомнения, чтобы ждать, пока Беверли соберется лететь домой. Джонас не был удивлен тем, что мисс Хайленд хотела совершить это посещение в одиночестве. Он так же поступил бы на ее месте.

— Спасибо за то, что позвонил мне, Джонас, — сказала она, когда села в машину и Маннинг закрыл дверь.

«Боже, как хорошо от нее пахнет», — подумал Джонас. Подобно цветку, название которому он не мог подобрать. И она выглядела совершенно, как обычно: ни выбившегося волоска в прическе, ни складочки на одежде. Он знал, что Беверли Хайленд было сорок два, он видел ее свидетельство о рождении, но, если бы не это, он не дал бы ей столько.

— Как прошло заседание? — спросил он.

— Прекрасно, Джонас. Я думаю, что мы победим. Благодаря твоему превосходному расследованию. — Она улыбнулась, как ему показалось, печально. Затем она сказала тихо:

— А теперь, пожалуйста, отвезите меня к моей матери.

Это было протестантское кладбище. Беверли не была религиозна, точно так же, как и ее мать, но ей было приятно, что кто-то позаботился о том, чтобы похоронить Наоми Бургесс в освященной земле. Надпись на надгробии была проста: «НАОМИ БУРГЕСС, 1916–1975. Покойся с миром».

Беверли стала на колени и вырвала сорняк из травянистой насыпи. Слеза скатилась по ее щеке.

«1975, в это время я уже искала тебя. Мы были так близко. Всего сотня миль разделяла нас. Мы видели одни и те же закаты над одним и тем же океаном; мы испытывали на себе одни и те же дожди и ветры; мы читали одни и те же газеты и слушали одну и ту же музыку. Прости, что я нашла тебя слишком поздно…»

Джонас наблюдал за ней из автомобиля, мысленно ругая себя за то, что не нашел женщину раньше. Он все отдал бы за то, чтобы суметь дать мисс Хайленд по крайней мере несколько последних дней с ее матерью. Но Наоми Бургесс скрывалась от полиции и была полна решимости остаться не найденной. И только потому, что он не обнаружил ничего за эти последние два года, Джонас решил взять довольно радикальный и интенсивный курс.

Сначала он дал задание своим детективам просмотреть государственные записи регистрации смертей; затем, когда это не принесло результатов, он поручил им обследовать буквально каждое кладбище в Калифорнии. Это была догадка, но, кроме догадки, у него больше ничего не было.

И догадка оправдалась. Когда Джонасу позвонили и сказали, что найдена могила Наоми Бургесс, похороненной на кладбище Санта-Барбары, он почувствовал, что его сердце учащенно забилось. Это была последняя вещь в мире, которую он хотел сообщить Беверли.

Он наблюдал, как она шла обратно к автомобилю. Много лет назад он хвастался, что его не задевают женские слезы. Это и сейчас было так, но с одним исключением: теперь ему приходилось бороться с порывом подойти к Беверли и обнять ее.

Боб Маннинг повел величественный «роллс-ройс» по улицам Санта-Барбары, мимо особняков богатых и многоквартирных комплексов, где жили студенты колледжа, пока не остановился перед старым домом в викторианском стиле, который мало чем отличался от дома Хейзел в Сан-Антонио. Но этот дом не был ярко окрашен, из его окон не доносилась музыка, и перед домом не было никаких машин. Дом был ветхий, с желтой лужайкой и увядшим фиговым деревом, загромождающим гравийную дорожку. Белье колыхалось на веревках на заднем дворе, несколько малышей играли в песочнице, в то время как выглядевшая утомленной женщина наблюдала за ними.

Беверли не вышла из автомобиля сразу же. Она сидела, пристально глядя из окна на это последнее место, которое знала ее мать. Над парадным крыльцом висела выцветшая табличка. Она гласила: «Приют для женщин Святой Анны».

Беверли поднялась по осевшим деревянным ступенькам. Парадная дверь была открыта. Из внутренней части дома доносились женские голоса. Кто-то пел, кто-то смеялся, кто-то плакал. Телефонный звонок остался без ответа; ребенок плакал; по телевизору передавали мыльную оперу. Беверли вошла и осмотрелась. В прихожей стоял стол, заваленный брошюрами и буклетами, литературой о различных благотворительных программах и «домах на полпути», телефонами доверия для наркоманов и замышляющих самоубийство. Над столом висела доска для информации, куда прикрепляли памятки, и ежедневный график работы. Была также надпись, напечатанная давным-давно, гласившая: «Нет такой вещи, как ничего не стоящий человек».

— Могу я помочь вам?

Беверли повернулась и увидела молодую женщину, стоявшую в прихожей. На ней были джинсы и футболка, она несла ребенка. У нее был синяк под глазом и повязка на лбу.

— Я хотела бы поговорить с преподобной Дрейк, если можно.

— Конечно, — сказала девушка. — Вот ее кабинет. Вы можете подождать там.

Беверли вошла в маленькую комнату, которая была заставлена грязным столом, старыми металлическими шкафами для картотек и древней черной с золотом пишущей машинкой фирмы «Ремингтон». На стенах висели фотографии женщин и детей всех возрастов и во всех позах, а также дипломы, письма и другие пожелтевшие и заворачивающиеся на краях бумаги. Над столом было прикреплено простое распятие. Рядом с ним была религиозная картина с изображением Святой Анны.

Это место нашел Джонас. Он сделал некоторые запросы на кладбище и обнаружил, что преподобная Дрейк, руководившая приютом для женщин, похоронила там Наоми Бургесс. Джонас также узнал, что преподобная Дрейк основала этот дом пятнадцать лет назад и управляла им единолично, полагаясь главным образом на пожертвования местных жителей. То, что это был очень бедный дом, было видно даже без расследования Джонаса.

Но он послужил убежищем матери Беверли. Именно сюда она пришла, чтобы прожить последние дни своей жизни.

— Здравствуйте, — послышался голос из дверного проема. — Я преподобная Дрейк. Чем я могу помочь вам?

Беверли повернулась к женщине, которую Джонас описал ей. Мэри Дрейк, официально посвященная в пасторы протестантской веры, была женщиной лет пятидесяти, худощавой и совершенно седой. Она носила синие джинсы и футболку, как будто это было униформой дома. Единственным отличием был большой крест, который свисал с ее шеи на грудь.

— Я Беверли Хайленд. Полагаю, вы ожидали меня.

— О, да, мисс Хайленд! Пожалуйста, садитесь! — Мэри Дрейк говорила немного запыхавшись, как будто она бегала или прервала какое-нибудь энергичное занятие. — Когда Мелани сказала, что пришел кто-то, чтобы поговорить со мной и, очевидно, не по поводу убежища, я молилась, чтобы этот человек оказался кем-то, кто пришел сделать пожертвование! Приближается День благодарения, и мы всегда открываем двери в этот день и бесплатно кормим всех, кто приходит сюда. Мне еще нужно купить сотню индеек, а денег совсем нет! — Мэри широко улыбнулась, и ее лицо покрылось тысячей морщинок. — Но тогда, возможно, вы все же сделаете пожертвование. А теперь, — она сложила руки на столе, — что я могу сделать для вас?