– Борис Николаевич, вы только взгляните! Сейчас на всей этой территории нет никого выше вас! Никого! Ведь это же что-то да значит?!

Ельцин, открывает глаза, распрямляется и, как мне кажется, с удивлением смотрит на карту. Слова Суханова определенно произвели положительный терапевтический эффект. Он улыбается и обводит нас задумчивым взглядом:

– Да— а, ради этого стоило жить…

Бурбулис кивает на бутылку: и за это стоит выпить!

Через три дня, 2 февраля 1992 года, экономику России начнут оздоровлять с помощью «шоковой терапии». Наши люди еще не знают, что их ждет на вольном рынке, – благоденствие или обнищание. Наверное, поэтому и не проявляют особой нервозности. Живут надеждами на лучшее. Зато во власти уже наметился конфликт между противниками и сторонниками рыночного радикализма – на днях Руцкой с Хасбулатовым открыто и весьма резко выступили против Бурбулиса и Гайдара. При этом они ни разу не назвали имени президента, хотя с ноября прошлого года тот взял на себя руководство правительством, и теперь любая критика младореформаторов – это критика и в его адрес. Такого, тем более от вчерашних соратников, Борис Николаевич и прежде не прощал, не простит, думаю, и на сей раз. Не в его это характере. Так что можно не сомневаться: в ближайшее время всем нам предстоит пережить череду больших и малых политических потрясений. И кто знает, чем они закончатся.

Но все это впереди. А пока отправляемся в Нью-Йорк на заседание Совета Безопасности ООН. По пути залетим в Лондон. Там Ельцин встретится с британским премьером и, возможно, с Ее Величеством. А вот из Нью-Йорка, уже по дороге домой, буквально на несколько часов, заскочим в Торонто. Наш шеф по этому поводу высказался при журналистах в своей излюбленной манере: «Я не могу, пролетая над Канадой, не приземлиться и не пожать руку канадскому премьер-министру, к которому отношусь с огромным уважением. Это было бы политически неправильно!».

И на все про все у нас три дня и три ночи. Не заскучаешь.

…Кажется, я понял, почему шефу была так важна эта сумасшедшая поездка. Отнюдь не потому, что это его бенефис на мировой арене. Просто он понял очевидное – радикальные гайдаровские реформы неизбежно приведут к галопирующей инфляции, к росту безработицы и к падению жизненного уровня населения, а это значит, что его популярность неизбежно пойдет на спад, чем не преминет воспользоваться разномастная оппозиция. В этой ситуации единственное, чем он может компенсировать потерю своей политической устойчивости – поддержка со стороны лидеров больших и малых государств Запада. Именно об этом он говорил вчера в Лондоне и на всех встречах, какие у него были сегодня здесь, в Нью-Йорке, – с генеральным секретарем ООН, с президентом Франции, с главами правительств Японии, Венгрии и Индии. На каждой из них он буквально слово в слово произносил один и тот же текст:

– Я не приехал сюда с протянутой рукой. Мне нужна ваша политическая поддержка. Поддержите Ельцина и его демократические реформы, поможете и себе. Без Ельцина Россия снова станет тоталитарной и мир ввергнется в новый этап гонки вооружений!

Но, думаю, на сегодняшней встрече с Джорджем Бушем, которая будет проходить не в официальной остановке Белого дома, а в загородной резиденции Camp David, шеф внесет коррективы в этот многократно произнесенный текст. Его уже растиражировала вся западная пресса, а потому идея «Поддержите Ельцина ради самих себя!» не станет для американского президента сюрпризом. А Борис Николаевич, чувствуется, очень хочет его приятно удивить. А, может, и поразить. Например, своей невероятной открытостью.

Получасовой перелет на геликоптере ВМС США, и мы в загородной резиденции американских президентов. Признаться, я ожидал увидеть здесь роскошь элитарного буржуазного бытия, а увидел неприхотливую простоту, граничащую с аскетизмом. Любая из многочисленных цековских дач, доставшихся Ельцину в наследство от прежнего режима, выглядит богаче и ухоженней. У Буша нет ничего похожего на византийство, в коем пребывает на природе его российский коллега. Ни украшенных мраморными изваяниями фонтанов, ни прудов с лилиями, кувшинками и всевозможной водоплавающей птицей, ни скульптур, расставленных вдоль парковых аллей, ни простирающихся до горизонта охраняемых лесных угодий, ни барского дома с немыслимым набором архитектурных излишеств. Их Camp David – это наш пионерлагерь, причем принадлежащий не самому богатому ведомству. Такой же вытоптанный лес, напрочь лишенный подлеска, и такие же безликие дощатые домики, стоящие по обе стороны петляющей меж деревьев асфальтированной дорожки. Для полного сходства не хватает разве что развешанных повсюду портретов пионеров-героев да иллюстраций к заповедям юных ленинцев, вроде «Пионер – лучший в учебе, труде и спорте» или «Пионер – друг пионерам и детям трудящихся всех стран».

На площадке возле одноэтажного полусарая, где будут проходить переговоры, припарковано несколько электромобилей. Видимо, для того, чтоб придать встрече неформальный характер, Буш предлагает гостю для начала прокатиться по территории резиденции, и тот охотно соглашается. В этот момент Ельцин чем-то напоминает председателя отстающего колхоза, после разноса на бюро обкома заехавшего в соседний район к коллеге, возглавляющему передовое хозяйство, перевыполнившее план по намолоту зерна: ну-ка, ну-ка, покажи, за что тебя так расхваливали! Электромобили рассчитаны на двух человек, но сзади есть скамеечка для третьего. На нее, не дожидаясь приглашения, заскакивает наш доблестный Коржаков. Он сидит почти прижавшись грудью к спине шефа и всем своим видом демонстрирует готовность к самопожертвованию.

Трудно сказать, на кого рассчитана эта сценка. Скорее всего, на коллег из охраны американского президента: мол, учитесь, бойцы, как надо работать! Глядя, как Буш садится за руль электромобиля, никто из его телохранителей не двигается с места. Стоят в сторонке и улыбаются. И только когда машинка с президентами трогается, двое рослых парней вскакивают в другую и едут следом.

– Вы здесь можете чувствовать себя в полной безопасности, – пресс-секретарь Буша Марлин Фитцуотер задумчиво смотрит вслед удаляющимся электромобилям. – Территория тщательно охраняется и какие-либо проникновения на нее полностью исключены.

Где-то в глубине души я согласен с ним, и демонстративное рвение нашего главного телохранителя вызывает у меня чувство неловкости. Но, как бы то ни было, а надлежит держать фасон:

– А зачем же тогда ваши парни за ними поехали?

– За ними, но не с ними, – в глазах Фитцуотера чувствуется насмешка. – Они должны быть на расстоянии видимости от президента, если вдруг случится какая-то поломка или небольшая авария. Это же механизм, всякое может произойти.

В программке, которую хозяева раздали нам накануне, указано, что в работа делегаций будет проходить в Зале переговоров. Так и написано: Hall of negotiations. Однако комната, в которую нас провели, хоть и просторная, но никак, даже с огромной натяжкой, не тянет на зал. В нашем представлении зал – это нечто торжественное. Это высокие и непременно украшенные замысловатой лепниной потолки, это изящные мраморные колонны, это горящий лаком паркет, это белоснежные портьеры на окнах и инкрустированная золотом мебель. Здесь же нет ничего подобного. Белый потолок со встроенными светильниками, до которого, если слегка подпрыгнуть, можно дотронуться рукой, такие же белые, ничем не украшенные стены и дощатый пол, подчеркивающий дачную эстетику здешнего бытия. А еще длинный стол, за который могут усесться по шесть переговорщиков с каждой стороны, пластиковые стулья вдоль стен, предназначенные для рядовых членов делегаций, и столик в углу со стоящими на нем кофемашиной и кулером для розлива горячей воды, дабы присутствующие могли утешиться чаями в пакетиках. Из разносолов не завтракавшим гостям предлагается лишь печенье на тарелочках да неизменный жареный арахис, на который мне лично уже и смотреть в тягость. В общем, все более чем скромно.