ока происходили осада и бомбардировка Благовещенска, пожалуй, ещё более тяжёлое время переживали те, кому пришлось очутиться лицом к лицу с врагом на Сибирской Магистрали и южной её ветви.

Благовещенцы могли ждать помощи из Хабаровска, с верховьев Амура, а в Мукдене, Телине, Гирине, Ляо-Яне и в Харбине, наконец, помощи ждать было неоткуда, и приходилось все надежды возлагать лишь на собственные силы.

Да, но русские люди с честью вышли из тяжёлых испытаний...

Телинцы, прозевавшие[67] указ богдыхана об изгнании всех иностранцев из Маньчжурии, скоро на себе почувствовали все печальные последствия своей оплошности. Так ещё недавно спокойный Телии вдруг весь был охвачен пламенем мятежа. Регулярных войск ещё не было, но зато явились толпы боксёров, начавших свои неистовства против так ненавистных им иностранцев.

Ржевуцкий и сто команда, небольшие отряды которой были рассеяны на станциях южно-уссурийского участка Великой Магистрали вплоть до Харбина и к Мукдену, приготовились ко всему.

В один день из русского посёлка побежали китайцы, находившиеся у русских в качестве прислуги. Это уже был зловещий признак.

— Что такое? Чего они перепугались?.. — спрашивали взволнованные русские.

Сейчас же всё объяснилось: к Телину подходили правительственные войска.

Ржевуцкий выслал отряд и рассыпал цепь казаков под начальством хорунжего Косинова.

В течение некоторого времени вокруг русского отряда царило спокойствие. Ни боксёров, ни регулярных войск не было видно. Вдруг показалась огромная толпа китайцев, наступавших на отряд прямо с фронта. Это были боксёры. Их беспорядочная толпа остановилась только шагах в сорока от позиции. Заметно было, что все эти люди неестественно возбуждены. Они ломались, кривлялись и что-то кричали, угрожающе размахивая холодным оружием: кривыми саблями и острыми длинными ножами.

— Робята, — тихо сказал один из казаков. — Вот диво-то!..

— Что там ещё? не видел этих сумасшедших?

— Да не то! Сами взгляните: вишь, девка с ними...

Стали приглядываться.

— И впрямь девка! Да ещё какая ладная-то!

В самом деле, впереди толпы боксёров в какой-то дикой пляске отдельно от других кружились три фигуры. Двое были мужчины, третья — молоденькая и хорошенькая китаяночка, скорее девочка, чем девушка. У всех были раскрашенные лица. Они делали невозможные гримасы, кривлялись, ломались, падали на землю, словно сражённые припадком падучей болезни.

Солдаты и казаки в цепи с любопытством ожидали, что будет далее.

— Не трожь, робя, девку-то! — шёпотом переговаривались солдатики. — Сунулась сдуру, как с дубу — несмышлёнка ещё, рано ей помирать-то...

— Не подвернётся сама — ни у кого духу не хватит штыком пырнуть, а подвернётся под пулю — пусть на себя пеняет... Не лезь, баба, в мужское дело!..

Девушка-подросток, похоже, была вождём у боксёров. Фанатики следили за всеми её движениями. Сама она была вполне уверена в своей неуязвимости. В этой своей наивной уверенности она даже красный фонарь прицепила себе на грудь и посему представляла собой прекрасную цель. Но и солдаты, и казаки щадили этого бедного ребёнка, одурманенного фанатическими бреднями.

Кривляния и ломания боксёров продолжались около часа.

Вдруг китайская Жанна д’Арк замахала фонарём и испустила какое-то дикое восклицание. Сейчас же вся эта возбуждённая до последней степени толпа с диким рёвом и оглушительными криками кинулась на русский отряд.

Там, конечно, не зевали.

Рота, целься! Рота, пли!.. — раздалась команда.

Грянул залп. В толпу исступлённых фанатиков ударили пули. Передние ряды словно метлой смело. «Неуязвимые» грудью легли на месте. Остальные в беспорядке побежали. Но как раз в этот момент из города прямо на отряд вынеслась — и вынеслась, надо сказать, с необыкновенной для китайцев лихостью — их кавалерия и пошла было на русских в атаку. Первые же залпы ссадили с коней пятерых всадников и начальника их. Этого было достаточно, чтобы всю лихость китайскую как рукой сняло. Горе-кавалеристы сейчас же повернули коней и ударились врассыпную, преследуемые одиночными выстрелами.

Отбив противника, солдаты и казаки принялись осматривать поле битвы. Там под грудой тел они нашли труп девочки-боксёра. Смертельная рана в груди уложила её на месте. Смерть наступила, очевидно, моментально. Бедный ребёнок лежал ничком, широко раскинув руки. На глуповатом детском личике застыло выражение изумления и восторга. Солдаты сумрачно глядели на труп.

— Никто как Бог! — высказался один за всех. — Мы не хотели...

— Сама подвернулась! Кто бы её, сердешную, нарочно стал... А молода!

— Шестнадцати лет, пожалуй, нет... У меня дома, в деревне, сестрёнка такая осталась. Акулькой звать...

И как бы в память оставшейся в деревне Акульки солдат порывисто перекрестился.

— Зароем её, братцы! Хоть и не наша, а чего ей так валяться! — предложил один.

Бедная китайская Жанна д’Арк в миниатюре сейчас же с особенной заботливостью была похоронена на поле этой битвы...

Все нападения китайских войск и боксёров кончались так же, как и это. Русские отбивались с удивительной выдержкой. Но всему на свете есть мера. Несмотря на постоянные русские победы, число китайцев не убывало. Ряды их пополнялись всё новыми людьми: что ни день, то подходили свежие войска. Русский же отряд изнемогал от утомления...

— Капитан, здесь оставаться невозможно! Мы должны уйти!

— Да, да! Уйти, пока есть ещё время, пока не поздно...

Так заявили, наконец, начальники 5-го и 6-го участков железной дороги, инженеры Казы-Гирей и Шидловский, командиру охранной стражи штабс-капитану Ржевуцкому.

— Но господа! Я не имею на то разрешения не только от его превосходительства генерал-майора Гернгросса, но даже от прямого своего начальника полковника Мищенко! — ответил тот.

— Запросите их!

— Вы сами знаете, господа, телеграфное сообщение прервано... Послать нарочного разве?

— Это бесполезно! Китайцы перережут нас прежде, чем придёт ответ таким путём. Взгляните, под вашей охраной не только мужчины, но и беспомощные женщины, дети... Боксёры подбираются всё ближе. В нашем посёлке начались уже поджоги... Единственное средство спасения — это уйти отсюда как можно скорее...

— Но куда?

— На Харбин, конечно! Полковник Мищенко из Ляо-Яня пошёл на Да-Ши-Цао[68], Валевский из Мукдена тоже уходит, нам путь единственный — на Харбин...