Энефрет поднимает истертые веревками запястья женщины к лицу и смотрит на них. На моих глазах раны затягиваются, чернота уходит. Она опускает взгляд на ноги, и веревки падают с них, не оставив после себя и следа.

— Эта акрай будет той, кто примет в себя магию твоего ребенка, когда он родится, — говорит она, глядя прямо на восходящее солнце. Кажется, ее глаза не боятся его яркого света. — Если ее не будет рядом, Инетис, Унныфирь и все те, кто будет находиться в одном доме с Инетис во время родов, умрут.

Передо мной возникает лицо отшельницы, озаренное вспышкой нанесенной мной обиды, лицо Инетис, искаженное страхом за своего сына, лицо отца, потемневшее от беспокойства. Всех их может убить новорожденный ребенок?

Но у меня нет причин не верить Энефрет.

— Твой сын, Серпетис, сильнейший маг, которого когда-либо знал этот мир, — говорит Энефрет. — А еще он — ребенок, который еще не умеет распоряжаться силой, которой обладает. Уже сейчас Инетис чувствует его силу, и с каждым днем ее становится все больше.

Она смотрит на меня.

— С болью и кровью приходим мы в этот мир. Боль избранного будет сильнее, если он убьет свою мать. Я не хочу, чтобы рождение сопровождала смерть, тем более что Инетис нужна своему другому ребенку. Л’Афалия сможет принять в себя его магию и сохранить ее до тех пор, пока не придет время ее отдать. Это ее путь, и потому и послала я ее сюда.

Я обдумываю ее слова недолго.

— Что должен сделать я? Я даже не понимаю ее.

— Я исправлю это, — говорит Энефрет. — Отныне и до своей смерти она будет понимать язык Асморанты. Но ты должен будешь отправить ее в Асмору как можно скорее. Время Инетис бежит.

— Ты даешь ей способность понимать меня, но не даешь мне способность понимать ее, — говорю я с усмешкой. — Ты снова делаешь меня просто исполнителем своей воли, на этот раз даже не прикрывая это каким-то предназначением. Чем ты отплатила мне за то, что я был так покорен тебе? Хозяин награждает верных слуг, а что ты дала мне?

Энефрет, казалось, обдумывает, мои слова. Ее полные губы снова растягивает улыбка, когда она делает шаг вперед и кладет свою мягкую руку мне на плечо. Ее голос может согреть даже в самую холодную ночь.

— А чего бы ты хотел, Серпетис? Попроси у меня что угодно, и я дам тебе это. Власть? После своего отца ты станешь одним из величайших правителей Асморанты. Процветание? Поля Асморы будут приносить богатый урожай каждое Цветение до твоей смерти. Любовь? Красивейшая из женщин Асморанты отдаст тебе свое сердце.

Что-то отзывается во мне в ответ на ее слова, и я отвожу взгляд. Рука Энефрет сжимается на моем плече, словно она слышит мои мысли.

— Ты не хочешь, чтобы выбирали за тебя, — говорит она. — Ты не готов идти по проторенной мной тропе, ты не хочешь знать, что будет завтра.

Рука Энефрет касается моей щеки. Пальцы холодны как лед, и я неосознанно отдергиваю голову от ее прикосновения.

— Потому тебе и не нужен мой знак, — говорит она. — Ты не готов подчиниться моей воле. Ты идешь по своему собственному пути и пойдешь до конца, даже если этот путь приведет тебя в никуда.

Энефрет отступает и отворачивается от меня, снова закрывая волосами лицо, и я понимаю, что разговор окончен.

— Я отправлю ее в Асмору, — говорю я. — И я выбираю процветание. Я хочу, чтобы Асмора снова стала Цветущей долиной. Я хочу, чтобы в Хазоире снова забили источники, чтоб в реки вернулась рыба, а в вековечный лес — зверье.

Она чуть поворачивает лицо, золотистым вспыхивает глаз.

— Я думала, ты выберешь любовь. — Колени Энефрет подламываются, и с жалобным криком Л’Афалия падает на землю.

Она и воин, не понимающий, когда это пленница успела освободиться от веревки — оба одинаково ошеломлены. Акрай приходит в себя первой, оглядывает свои запястья, поднимает на меня полный благоговения взгляд.

— Инифри! — восклицает она, воздевая руки к солнцу. — Инифри!

Она готова целовать места, где были раны. Снова и снова смотрит акрай на свои руки и снова и снова повторяет имя Энефрет. Она счастлива. Стоя на коленях в пыли, почти голая и едва избежавшая смерти, она рада не тому, что все еще жива. Она рада милости, которой одарила ее богиня.

— Отойди, — говорю я воину, и акрай вскидывает голову, услышав мой голос. Глаза ее становятся огромными, закрывая едва ли не пол-лица. Она осознает, что понимает мои слова, и открывает рот, видимо, для очередной хвалы богине, когда я продолжаю:

— Энефрет говорила со мной через тебя. Ты теперь понимаешь меня и сможешь понимать наш язык в том месте, куда я тебя отправлю.

Я поднимаю руку, когда она все-таки пытается заговорить.

— Я не пойму тебя, так что выслушай. Ты отправишься в Асму, в город, где живет мой отец, владетель этих земель. Ты станешь хранителем магии у моего… у ребенка, которого родит женщина по имени Инетис. Так повелела Энефрет. Так повелеваю я.

Она слушает меня очень внимательно, только покусывает губу. И когда я замолкаю, акрай склоняет голову и кланяется мне, касаясь лбом земли.

Даже не зная ее языка, я понимаю этот ответ.

— Прибыл скороход, — говорит Унна, входя в сонную с ведром горячей воды для мытья. — Я видела через окно. Кажется, это из Шинироса.

Я скидываю с кровати грязное белье и отпихиваю ногой в сторону. Пока Унна собирает его, чтобы отнести для стирки, я расстилаю новое. Взбиваю валик под шею, складываю одеяло, кладу поверх него еще одно для тепла. Ночи все холоднее, а ребенку нужно тепло.

— В последнее время все скороходы идут только оттуда, — говорю я, не глядя на нее. — Нам все равно никто ничего не скажет. Даже если началась война.

Я жду, пока Унна выльет воду в таз, и скидываю с себя одежду, оставаясь совершенно голой. Она отводит взгляд, хоть уже видела мое тело, и краснеет до ушей, когда я поднимаю ногу, чтобы кончиком пальца попробовать воду в тазу.

Достаточно горячая. Тело уже ломит от предвкушения, и я нетерпеливо забираюсь ногами в таз.

— Я заберу, — говорит Унна, когда я наклоняюсь, чтобы собрать с пола одежду. — Купайся. Я отнесу одежду и белье и принесу нам трапезу. Ты ведь голодна?

Я киваю, глажу рукой живот и молчу. Ребенок тянет из меня много сил, и мне приходится есть за двоих — так много, что Унну, похоже, это пугает. Но плод растет очень быстро и требует много еды. Я уже ела сегодня трижды, но не откажусь еще раз, хоть солнце еще и не пересекло верхушку неба.

— И попроси девушек, чтобы принесли вечером молока, — напоминаю я, когда она выходит. — Мне хочется молока.

— Скажу, — отвечает Унна.

Она выскальзывает за шкуру, оставляя меня одну, и я усаживаюсь в таз. Горячая вода приятно освежает вспотевшее тело, и я набираю ее в ладони и умываюсь, прежде чем начать мылиться. Мыло, которое передала мне травница Мланкина, сделано из каких-то целебных цветов. Я ставлю чашку рядом и зачерпываю немного, чтобы растереть между пальцами и нанести на тело — и на живот, который становится все больше.