вопросов о нашем предложении и подчеркнул свою приверженность отказу от насилия и серьезному политическому диалогу. Однако этот диалог, по его словам, не мог быть «диалогом между заключенным и тюремщиками». Он закончил решительным тоном, напомнив нам, что и он, и «Братья-мусульмане» давно привыкли к гонениям и будут упорно сопротивляться давлению.

– Мне 63 года, – сказал он. – Я провел в египетских тюрьмах много лет, и я готов провести там еще больше времени.

На обратном пути в отель я сказал Бернардино, что наши усилия имели смысл, но вряд ли нам удастся продвинуться вперед. На следующий день мы проинформировали о разговоре с эль-Шатером наших посредников из числа «Братьев-мусульман», но они ничего не могли предпринять, так как напряженность росла и им становилось все труднее получать четкие сигналы от руководителей организации. Ас-Сиси занял более жесткую позицию, чувствуя, что пришло время заставить «Братьев-мусульман» повиноваться и восстановить порядок в стране, уставшей от продолжающихся более двух лет беспорядков.

В результате мы только отсрочили сведение счетов. Убедившись, что мы зашли в дипломатический тупик, 8 августа я улетел в США. Несколько дней спустя египетские силы безопасности ворвались на площадь у мечети Рабаа аль-Адавия и расположенную рядом площадь аль-Нахда, убив почти тысячу сторонников «Братьев-мусульман». Это был жестокой шаг. Столкновение было настолько же кровопролитным, насколько и ненужным. Ас-Сиси укреплял свою власть за счет египетского народа, сея семена более мощного исламистского движения в будущем.

Несомненно, мы несем свою долю ответственности за тактические ошибки, совершенные при попытке повлиять на транзит власти в Египте. Нам следовало тверже настаивать на более спокойном и обдуманном процессе передачи власти сразу же после революции, дав светским движениям больше времени на организацию. Нам следовало более решительно выступить против захвата власти Мурси в конце 2012 г.; но мы неверно истолковали широкую общественную поддержку ас-Сиси, которой он добился так быстро и эффективно, и были скованы опасениями, что нас снова обвинят в попытке загнать в угол исламских фундаменталистов, действовавших в рамках закона. Если бы мы прямо назвали события 3 июля переворотом, это, возможно, отрезвило бы египетских военных и усилило наше влияние на других политических игроков.

Однако даже теперь, спустя время, я по-прежнему подозреваю, что вмешательство США не могло кардинально изменить ход событий. Мубарак слишком долго ничего не предпринимал, и не в нашей власти было спасти его. Разумеется, мы несем свою долю ответственности за его автократическое правление, учитывая весомость нашей поддержки в течение более трех десятилетий. Разумеется, мы, наверное, могли бы сделать больше, чтобы подтолкнуть его к серьезным реформам. Но, как бы мы ни старались, мы никогда не сделали бы из него модернизатора. «Арабская весна» в Египте, как и некоторые другие революции в регионе, была скорее свержением правителя, чем революцией. В результате власть оказалась в руках военных, и, как только интересы генералов оказались под угрозой, они, естественно, начали защищать свой авторитет. Мы мало что могли предпринять, чтобы изменить планы военных или из-за кулис контролировать противоречия между ас-Сиси и «Братьями-мусульманами». И нам вряд ли удалось бы быстро стереть из памяти некоторых наших партнеров в Персидском заливе и израильтян чувство обиды и глубокое ощущение предательства, которым они сочли наши действия в связи с отставкой Мубарака и транзитом власти в Египте. Для них это стало еще одним свидетельством нашего «ухода» из региона и неспособности что-либо предпринять. Столь предвзятое восприятие политики США до сих пор самым разрушительным образом сказывается на наших отношениях.

* * *

Все арабские автократические режимы казались одинаково устойчивыми, но в 2011 г. революции приводили к самым разным осложнениям. Они следовали одна за другой, и каждая новая революция накладывала отпечаток на следующую. Мы изо всех сил старались усвоить уроки одной страны, чтобы понять происходящее и контролировать ситуацию в другой. Однако, учитывая сложное сочетание различных сил, действовавших в арабских обществах, одиозность многих лидеров и скорость изменений, часто сопровождавшихся насилием, вывести четкие закономерности было нелегко.

Самый одиозным из всех лидеров был Каддафи. Он соблюдал свою часть нашего соглашения по терроризму и ядерной программе, но стиль его правления оставался жестким и репрессивным. Ливийский лидер был убежден, что только сильная рука способна удержать от развала некогда искусственно созданное итальянскими колонизаторами государство, объединяющие не связанные между собой территории и племена. Он укреплял армию и службы безопасности, чтобы защититься от переворотов, и с этой же целью тормозил развитие независимых органов судебной и законодательной власти, а также политических партий, способных бросить вызов его режиму. Как личность Каддафи отличался безрассудством и неуравновешенностью. Его экстравагантная полуторачасовая речь на заседании Генеральной Ассамблеи ООН осенью 2009 г. едва ли могла служить свидетельством того, что он находится в здравом уме. Он перескакивал с одного на другое, впадал в проповеднический тон и время от времени сверялся с текстом на клочках бумаги, которые он разбросал на трибуне. Одно безумное заявление сменялось другим, а переводчика он довел до того, что тот, проработав час с четвертью, с криком «Не могу больше!» бросил наушники и стремительно убежал со своего места.

Тем не менее мы честно выполняли свою часть сделки – старались нормализовать отношения с Ливией, отменяли санкции и готовились открыть посольство в Триполи. Несмотря на всю непредсказуемость ливийского режима, посольству во главе с Джином Крецем как-то удавалось расшифровывать мотивы действий Каддафи и интерпретировать его поведение для Вашингтона. Но, должно быть, Джин чем-то прогневал Господа, потому что стал одной из первых жертв WikiLeaks – на сайте были опубликованы его телеграммы. В одной из них он особенно выразительно описывал «чувственную украинскую медсестру» Каддафи. Этот пассаж не добавил ему симпатии ливийского лидера[137]. После того, как один из подручных Каддафи с пугающей откровенностью сказал нам, что «здесь за такое убивают», в конце 2010 г. госсекретарь Клинтон отозвала Креца из Триполи.

Неудивительно, что после головокружительных революций, произошедших по обе стороны от Ливии – сначала в Тунисе, а затем в Египте, простые ливийцы тоже начали проявлять недовольство режимом. Неудивительно было и то, что Каддафи вновь продемонстрировал жесткость, применив к протестующим насилие. Ободренные отставкой Мубарака в соседнем Египте, ливийцы организовали крупномасштабные акции протеста в Триполи и Бенгази – традиционной цитадели противников Каддафи и исламских фундаменталистов. Чтобы запугать граждан своей страны, Каддафи, не особенно заботясь о впечатлении, которое его действия могли произвести на внешних наблюдателей, приказал военным захватить Бенгази – город с населением 700 000 человек, и «уничтожить крыс и собак», как он назвал протестующих.

– Мы найдем вас даже в сортирах, – заявил он им. – И не рассчитывайте на жалость и милосердие[138].

Мы пытались образумить Каддафи, но безрезультатно. В феврале я