– Вы меня, конечно, граждане, простите, я не Ленин, но тоже кушать хочу… – послышался окающий говорок. – Мне-то как теперь быть? Идти восвояси или дальше карать станете?

Все оглянулись: у стены стоял и усмехался Ковригин. Про него как-то забыли, а теперь увидели и засмущались.

– Ну, ты вот что, Алексей Владимирович… – засуетился Шуваев. – Ты того… Как ни крути, выговор мы тебе вдули без занесения, хотя по совести надо было вкатить настоящего «строгача» с прицепом. Так что скажи спасибо партийной демократии.

– Благодарствуйте, други! Пойду я, что ли?

– Да иди уж, черт! – махнул рукой секретарь парткома.

– Если кто оголодал, прошу к моему столу. Сижу у камина. Кремлевских харчей не обещаю, но не обижу. Вы со мной по-хорошему, и я отдарюсь.

Еще раз поклонившись, Ковригин направился к двери, но прежде него вестовой тенью из парткома выскользнул Сазанович. Заметив это, Шуваев и Лялин переглянулись. Однако в дверях прощеный деревенщик столкнулся с ТТ. К всеобщему удивлению, запыхавшийся Сухонин не отшатнулся от крамольника, не изобразил идейно-нравственное омерзение, а наоборот, дружески обнял классика, похлопал по спине, а потом любовно отстранился, чтобы лучше разглядеть и запомнить дорогие черты.

– Ну, как ты тут, Алеша? Не замучили тебя вопросами наши архаровцы? Принципиальные они у нас – просто страх!

– Да нормально-то вроде… – проокал Ковригин.

– Потерпи, потерпи! Иначе нельзя – время такое. Политическая обстановка в мире хуже некуда. Ты остынь! Горячка в таком деле не годится. Мы сейчас тут еще немножко посоветуемся и минуток через десять тебя снова позовем. Не уходи далеко, баламут!

– Да я тут рядышком, у камина, – озадаченно проговорил Ковригин и скрылся.

Сухонин нежно прикрыл за ним дверь, а потом еще и глянул в щелку: ушел ли. Затем ТТ резко повернулся к членам парткома, которые в безмолвном изумлении наблюдали преображение первого секретаря.

– Слава богу, успел! Товарищи, ситуация решительно изменилась, – начал он с придыханием. – Прошу не перебивать, а внимательно выслушать. Мне был очень важный звонок…

– Откуда? – звонко спросил проснувшийся Гриша Красный.

– Из очень высокого кабинета. Конкретнее сказать не могу, не имею права. Дал слово.

– Если нельзя – значит нельзя, – кивнул Ардаматов и указал пальцем направление. – Оттуда?

Удивительное дело: если от его ухоженного ногтя провести прямую линию, то она уперлась бы точнехонько в центральный подъезд КГБ на площади Дзержинского.

– Нет, – покачал головой ТТ.

– Оттуда? – Палаткин ткнул в том же направлении, но чуть правее.

Вы можете не верить, но если от его обкусанного ногтя провести строгую линию, то она уперлась бы прямехонько в шестой подъезд ЦК КПСС.

– Да, оттуда. Но конкретней не могу. Одним словом, товарищи, мы не должны исключать Ковригина из партии.

– Спохватились! – взвизгнула Метелина. – Почему, Теодор? Они же сами требовали.

– Ситуация изменилась. Потом объясню. Попросили отложить заседание.

– На каком основании? – осерчал Палаткин.

– Мы все теперь в дурацком положении! – подхватил Флагелянский. – Бардак!

– Теории у нас нет! – добавил Выхухолев.

– Ну хоть намекнули, в чем дело? – спросил Дусин.

– Слегка. Обещали потом пригласить и подробнейшим образом объяснить, – со значением молвил ТТ. – В любом случае мы не должны принимать сегодня никакого решения. Это приказ!

– Поздно пить боржом… – пробормотал Зыбин.

– Почему? Какой боржом? Что значит – поздно? – нахмурился ТТ.

– А то и значит. Поздно, Теодор Тимофеевич, мы все уже решили, – через силу улыбнулся Шуваев.

– Что вы мелете, Владимир Иванович? Как решили? Когда я вернулся, он был еще здесь.

– Теодор, послушай: он был не еще, а уже здесь! Мы его пригласили, чтобы объявить решение. Ты слишком долго консультировался, – объяснил Лялин.

– Боже, вы его исключили? – схватился за сердце Сухонин. – Идиоты! А мой голос?

– Использовали, как ты и просил, – с усмешкой ответил Шуваев, – в протокол внесли…

– Кошмар! Вычеркните немедленно! Вы хоть понимаете, что натворили? Мне было сказано: вертись как хочешь, но Ковригина трогать нельзя. Ни под каким видом! Вопрос замять и отложить на неопределенное время. Что не ясно?

– Вот мы его и не тронули. Почти. Выговор. Даже без занесения.

– Как? Не может быть! – Сухонин рухнул на стул и снял толстые очки.

– Невероятно, но факт. Перевесом в один голос. Скажи спасибо вон ему, – секретарь парткома кивнул на меня.

– Вы тоже голосовали против? – ТТ глянул на меня с близорукой беспомощностью.

– Да.

– Почему?

Я пожал плечами.

– Проинтуичил мальчик, – усмехнулся Лялин. – Даже я, старый пес, не учуял.

– М-да… Нам всем теперь такое спасибо скажут, что мало не покажется. Вы с ума сошли! Было велено не принимать никаких решений, просто отложить заседание.

– Теодор, что значит – «велено»? Кем?! – взорвался Шуваев. – У нас тут не шарашкина контора, а партком крупнейшей творческой организации. И решаем мы все самостоятельно.

– Володя, не горячись! – предостерег Папикян. – Держи себя в руках!

– Держу. Если мы ошиблись, нас на бюро поправят. Но по уставу и без «велено»! Не холопы! Надо будет – до КПК дойду!

– Дойдешь, дойдешь! – зловеще пообещал ТТ.

– Если «не велено», скажи – кем! – жестко спросил Палаткин.

Шеи всех членов парткома, включая глухого Гришу Красного, выросли вдвое.

– Извините, товарищи! Перерыв… – встав и нацепив на нос очки, объявил Сухонин. – Пообедайте, а потом мы продолжим заседание. Николай Геворгиевич, Владимир Иванович, пойдемте-ка! – он показал на «альков». – Я вам кое-что объясню вместо обеда…

– Ты, Теодор, пануй у себя в секретариате. Тут партком. В повестке был только один вопрос: «Персональное дело коммуниста Ковригина». Мы его рассмотрели и приняли решение. Так что, товарищи, всем спасибо за работу! Заседание закрыто. По домам!

– Или по дамам! – пошутил Борозда и рявкнул в слуховой аппарат соседа: – Как, Григорий Давыдович, по дамам или по домам?

– Меня обещали отвезти, – встрепенулся архаик. – На казенном автомобиле.

– Не волнуйтесь, Григорий Давыдович, отвезут, – успокоила Арина.

Трое руководителей торопливо скрылись в «алькове». Через несколько минут партком опустел. Первым рванул на волю Флагелянский, за ними последовали Борозда, Дусин и Метелина. Ардаматов повел к машине Гришу Красного, они жили в одном писательском доме в Безбожном переулке. Выхухолев проверил, правильно ли записана в протоколе его точка зрения на классовость в искусстве, и тоже откланялся, сказав, что у него лекция в Литинституте. Тем временем Палаткин пытался дозвониться кому-то по парткомовскому телефону. Зыбин, проходя мимо, тяжело хлопнул меня по плечу, а Капа нагнулась и поцеловала в щеку. От нее пахло аптечным мылом. Застрехин докурил папиросу, выбросил в форточку и тоже пошаркал к выходу, шепнув мне на ходу: