– Егор-джан, – ласково спросил шофер, когда мы свернули с Можайского шоссе к Переделкино, – я тебе завтра не нужен?

– Ты мне нужен всегда! А что случилось?

– Заявление пойдем подавать.

– Куда?

– В Грибоедова.

– Ого! Там же всегда очередь. Мы с женой три месяца ждали.

– У ханер-папы все схвачено. Можно хоть завтра. Чрез две недели распишемся.

– А чего ж не завтра?

– Надо сначала в Степанакерт полететь, маму с сестрами привезти. Дел много: золото просили купить, подарки для всех, платье-шматье, фата-гата, таросики-маросики.

– Что?

– Подарки подружкам. У нас, клянусь, по-другому нельзя. Люди засмеют.

– А гулять где будете?

– Первый день в «Метрополе», второй день в «Арарате». Ханер-папа хотел в «Славянском базаре», но я сказал: только в «Арарате». Сам плачу, клянусь солнцем отца!

– Богатый, что ли?

– У родни займу. Потом отдам.

– С зарплаты?

– Придумаю что-нибудь.

– А что твоя будущая теща – пилить еще не начала?

– Вай, цав танем! Да ты что, Егор-джан! Она мне как мать! Все время кормит.

– Как будет теща по-армянски?

– Зоканч.

– Вот и заканчивай, Гарик, врать! Хороших тещ не бывает.

Мы проехали Самаринские пруды и свернули на горку, к магазину. Отстояв небольшую очередь, я купил бутылку «Фетяски» и имбирную настойку, на тот случай, если сухое вино девушку не проймет, а также взял полкило шоколадных трюфелей. На улице меня ждала печальная картина: наш «Москвич» без правого переднего колеса, скособочившись, стоял на домкрате. Невезучий во всем, кроме любви, Гарик поймал в покрышку гвоздь, а запаска, конечно, оказалась дырявой. Громко ругаясь по-армянски, он голосовал на обочине, буквально кидаясь под проезжающие автомобили и умоляя подбросить до Солнцева, где в шиномонтаже работал земляк, латавший ему проколы без очереди. Наконец остановился «козлик» с надписью «Мособлэнерго» и забрал бедолагу с двумя пробитыми колесами: между профессиональными водителями в ту пору еще существовало некое бараночное братство и для попавшего в беду сподвижника задаром могли сделать то, что лоху-автолюбителю или пешеходу, опаздывающему в аэропорт, стоило бы кучу денег.

– Егор-джан! – крикнул Гарик, уезжая. – Постереги домкрат! Сейчас вернусь, обещаю…

Я обошел «Москвич», подергал двери: мой нагорный мечтатель даже не запер машину, которая, как толстяк на тросточку, грузно навалилась на хлипкий домкрат с крутящейся ручкой. Любой подлец мог походя выбить опору, и автомобиль рухнул бы на асфальт – тогда вызывай «Техпомощь» и вставай на серьезный ремонт. Я глянул на часы: почти шесть. Гарик в лучшем случае вернется через час. Ждать я не мог. Половой императив легко победил заботу о сохранности социалистического имущества. Я дал рубль переделкинскому алкоголику Паше, спившемуся сыну лауреата Сталинской премии. Он брел с удочкой от Самаринских прудов и поклялся ждать возвращения водителя, никого близко не подпуская к редакционному «Москвичу». Паше можно было доверять: он часто сшибал у меня мелочь на пиво. Подхватив портфель с бутылками и пакет с заказом, я пошел в Дом творчества пешком.

Перед входом в старый корпус сидели, любуясь алым, бордовым закатом, Краскин и Золотуев.

– Это правда? – строго спросил меня Влад.

– Правда, – скромно ответил я.

– Надо отметить!

– Не могу.

– Заболел?

– Нет вроде.

– Завязал?

– С чего ты взял?

– Значит, женщина! – поиграл кустистыми бровями Краскин. – Зря ты Розку продинамил. Это же не баба, а нейтронная бомба!

– Только по любви, – вздохнул я.

– А мне ты даже не предлагал! – обиделся на альпиниста Золотуев.

– Она пьяных не любит.

– Значит, не проставишься? – вздохнул Влад, рентгеновским взором проницая мой портфель.

– Сегодня нет.

– Ты не гуманист.

– Он буржуазный индивидуалист, – уточнил Лева.

В холле, как обычно, выстроилась очередь к будке, за мутным стеклом угадывалось знакомое лицо в черной маске. Омиров давал сеанс телефонного обольщения, а насельники тихо бесились. Мое явление вызвало оживление, писатели смотрели на меня кто с уважением, кто с удивлением, кто с неприязнью. Иные перешептывались, видимо, недоумевая, почему я еще на свободе. Быстро же тайны закрытого парткома достигли лесов Подмосковья! Я было направился к лестнице, когда меня окликнула «генеральша», поманила пальцем и шепнула с видом заговорщицы:

– Юргенс, вам девушка звонила, спрашивала, в каком вы номере живете.

– Гаврилова? – с жаром воскликнул я.

– Тише! Она не представилась.

– Голос у нее какой?

Глупей мечтательного мужского вожделения, наверное, только наша вера в светлое будущее.

– Обыкновенный. Может, и Гаврилова. Но точно – не ваша жена, – тонко улыбнулась Ядвига Витольдовна.

– Почему вы так решили?

– У жен голоса обиженные. Когда ваша Гаврилова должна приехать?

– Скоро.

– Не беспокойтесь, я покажу ей, куда идти.

Благодушное, даже благожелательное отношение к дамам, навещающим писателей, – одна из давних традиций Переделкино. Литератор уединяется в Доме творчества не только для создания нового полнокровного произведения, но за тем, чтобы расправить крылья чувственности, слежавшиеся в семейной неволе. Без требовательного клекота либидо ничего путного сочинить нельзя. Вообразите, скольких шедевров лишилась бы мировая лирика, если, скажем, Байрон, Бодлер, Есенин, Блок или Рубцов были бы образцовыми мужьями! Конечно, к писателям в Дом творчества наезжали порой и законные жены, но, во-первых, это считалось дурным тоном, а во-вторых, часто заканчивалось грандиозными скандалами. Тут уж дежурные были начеку, стараясь всеми силами задержать внезапную супругу в холле, угощая чаем, выпечкой, свежими поселковыми сплетнями, пока предупрежденный писатель устранял улики сладкого одиночества. Впрочем, попадались и верные мужья, чаще всего горькие пьяницы, но и этим аскетам требовалось время – выгрести из номера пустые бутылки.

Один случай вошел в анналы. К прозаику Разлогову, автору знаменитой производственной трилогии «Плотина», «Турбина», «Свет пришел в тайгу», прикатила давняя зазноба, сама только-только сплавившая мужа в военный санаторий. Любовники пообедали и прилегли отдохнуть, как вдруг накатила жена, известная своей буйной ревностью. Сама почуяла или добрые люди донесли, теперь уже не докопаешься. Думаю, все-таки настучали. Творческая зависть – страшная вещь! Фурия влетела в холл, как раскаленное шипящее ядро влетает в осажденную крепость. Но опытная «генеральша» спокойно доложила, мол, супруг ваш откушал и пошел подышать хвойными запахами леса.