Здесь, на берегу уже, Сигизмунд вышел из кареты и подошёл к мужикам. Те же, сделав дело, скромно встали поодаль.

– Кто вы такие? – спросил он их.

– Здешние, – ответил за всех белобрысый.

– Что вы желаете от меня за вашу услугу?

Не ожидая такого вопроса, белобрысый пытливо глянул на него. Но тут же сообразив, что выпала редкая удача получить что-то от короля, он переглянулся с мужиками, словно советовался с ними. Затем он быстро выпалил, видимо, уже давно обдуманное: «Земли!..» И этим словом «земля» он как будто вбил в неё, в эту землю, колышек: застолбил её за собой, за своей деревенькой.

– Ладно, я дам вам землю вот здесь, за Кловкой! – согласился король, притопнув ногой по земле, которую отдавал этим людям в хозяйствование. – Где сейчас стоим. Сколько вам нужно?

Мужики, оправившись от растерянности, ещё не веря в то, что сказал король, заговорили разом, замахали руками, показывая пространство вокруг своей деревеньки вместе с полем, тянувшимся до дальнего леса.

– Стой, мужики! – осадил их белобрысый.

И мужики замолчали, видимо, доверяя вести такие дела только ему.

– Государь! – обратился белобрысый к Сигизмунду. – Мы хотели бы получить для пропитания вот то поле! – показал он на поле, в сторону которого махали руками его товарищи. – Вот до того берёзового околка!

Сигизмунд посмотрел туда, куда показывал белобрысый. Размеров этого поля было с избытком, чтобы с него можно было кормиться вместе с их семьями вот этим мужикам, которые сейчас стояли перед ним. Его было достаточно и для того, чтобы эта деревенька росла, давала доход и в его королевскую казну. Да и этот опустошённый войной край нужно было заселять. И заселять срочно… Пустующее место – всегда соблазн. На него тут же найдутся охотники. Здесь всё нужно было поднимать, поднимать торговлю, хозяйство. Заселять же из глубины Посполитой своими, поляками и литовцами. Но этот процесс долгий. А сейчас вот этих простых людей можно было сделать своими вот так: подарив им кусок земли, их же земли…

И он согласился.

– Пусть будет это ваше! Я дам вам на это грамоту!

Он простился с Потоцким, сел в карету. Его секретарь, сев туда же, захлопнул дверцу кареты. Карета тронулась.

– Пан Соколинский, напомните мне: послать этим мужикам обещанное, – сказал он секретарю.

Он выполнил своё обещание. Жители этой деревеньки получили от него грамоту на владение указанного ими участка пахотной и сенокосной земли.

* * *

Карета короля с эскортом из охраны и придворных двинулась дальше по ужасным, разбитым российским дорогам. Только через два дня они миновали границу Смоленской волости. И вот они уже в Орше. Переночевав там, они направились дорогой на Вильно. Через десяток вёрст дозорные, скакавшие впереди кареты, увидели на дороге группу всадников, идущих лёгкой рысью навстречу им.

– Стой! – останавливая гусар, закричал ротмистр охранной роты короля.

Все остановились. Остановилась и карета. От незнакомцев, тоже остановившихся, отделились три всадника и направились к ним.

Ротмистр отдал гусарам команду приготовиться, подозревая незнакомцев в дурных намерениях. Но когда те подъехали ближе, он узнал в одном из них приметную фигуру литовского гетмана Ходкевича.

Спутать Ходкевича с кем-то было невозможно. Его богатырский рост, широкие плечи бросались в глаза издали.

Гетман же, подъехав к ротмистру, поздоровался с ним и его гусарами. Затем он подъехал к карете, спрыгнул с коня. Бросив повод поручику, он встал у дверцы кареты, ожидая появления короля.

Дверца кареты распахнулась. Но король не вышел из кареты, а из её глубины послышался его голос: «Пан Карол! Прошу вас сюда! Ко мне! Нам надо поговорить!»

– Слушаюсь, ваше величество! – отозвался Ходкевич. Он живо поднялся в карету и сел на указанное ему место напротив короля, рядом с его секретарём Яном Соколинским.

Сигизмунд попросил секретаря оставить их наедине. И тот, покинув карету, пересел на коня.

Карета, с сопровождающими её придворными и всадниками гетмана, двинулась дальше.

Бросив взгляд на гетмана, Сигизмунд благожелательно улыбнулся ему.

Он, по характеру замкнутый и неразговорчивый, обладал располагающей улыбкой. Но улыбался он редко. И его почитатели, счастливцы, ловили эти редкие моменты, когда король, улыбнувшись, так проявлял им свою благосклонность.

Ему, Сигизмунду, нравился вот этот громадного роста человек, сейчас сидевший напротив него… Светлые волосы, густые и волнистые, и брови, слегка вразлёт, тоже светлые и густые, высокий лоб и нос прямой, и подбородок волевой. Густая курчавая бородка, как у московитов, но подстрижена короче. И кончики усов закрученные вверх. Худощавое лицо, широк в плечах, а взгляд открытый: умного и порядочного человека, которому нечего скрывать…

Они помолчали. С чего-то надо было начать разговор. Об этой встрече они договорились заранее. Правда, они собирались встретиться в Орше. Но Ходкевич туда опоздал и только вот так перехватил короля уже на дороге.

Сигизмунд заговорил первым.

– Ещё в апреле я писал вам, пан гетман, чтобы вы собирались с лифляндским войском в Москву, – напомнил он Ходкевичу.

В его голосе прозвучал упрёк: что вот, мол, сейчас уже середина лета, а дело с походом даже не начиналось.

– Ваше величество, всё это время я и набирал солдат для этого похода! – ответил Ходкевич.

И он стал оправдываться, из-за чего произошла задержка с набором войска. У него были, вообще-то, натянутые отношения с королём. И он не горел желанием идти к Москве, на помощь тому же Гонсевскому… Старая неприязнь их, литовцев, с поляками проявлялась и вот так, в таких ситуациях, когда предстояло что-то сделать совместными усилиями. После Люблинской унии это обострилось сильнее… Об этом, унии, он помнил всегда. О ней напоминал ему в своё время, когда был жив, и его отец, Ян Иеронимович Ходкевич, виленский каштелян и великий маршал Литовского княжества. Тот и Радзивиллы бежали тогда со съезда в Люблине 28 мая 1569 года, на котором была принята уния. Бежали от национального позора, во что вылилась эта уния… Поляки, говоря откровенно, обманули их при объединении в единое государство, Речь Посполиту… Польша разваливалась от шляхетского произвола, самовластных олигархов, безответственных крикунов сейма, ежегодных войн, разоряющих страну. И расходов, огромных, на армию, чтобы сдерживать соседей, которых она же сама, нападая на них, натравливала на себя… А тут ещё, завоевав Ливонию, она наградила ею, по унии, Литву. Так они, литовские князья, получили тяжкую борьбу со шведами и Московией, имевших на Ливонию тоже свои виды; получили они и язвы Польши: раздор между своими, литовцами, огромные расходы на войну и ещё многое другое… Сама же Польша, по этой унии, записала за собой Киев, Волынь, Подляхию, Брацлав – богатые земли. Но эти земли Литва считала своими, там проживали многие литовские