храма, всё так же не поднимая головы, ни на кого не глядя. Она не издала ни единого звука за всё то время, пока её видел Яков. Как большая деревянная кукла взошла она на паперть и скрылась в дверях храма, унося с собой какую-то маленькую тайну.

Тут, подле храма, его и отыскал Михалка Бестужев.

– Ну, слава богу, жив! – радостно выпалил он. – Наши-то уж совсем обеспокоились: нет и нет! Не вышло бы худа! Сотник-то, мол, горяч! Ещё вляпается в какую-нибудь драку!

Яков коротко рассказал ему обо всём.

Михалка осуждающе покачал головой и заметил, что не будь у него такая крепкая башка, не видать бы его: как пить дать, покалечили бы.

– Ах, воровская…! – зло выругался он на казаков, с которыми, чем дальше шло дело под Москвой, всё сильнее нарастало напряжение у боярских детей, стоявших за Ляпуновым.

Больше Яков никогда не видел ту монашку. Но ещё долго после того он ломал голову и сомневался, та ли это монашка, с которой он когда-то столкнулся на узенькой заснеженной тропинке в Троице-Сергиевом монастыре.

Глава 23

Прокопий Ляпунов

После провала земцами штурма Китай-города все военачальники подмосковных полков собрались на совет у Трубецкого. Ещё раньше они договорились об очерёдности встреч в станах Ляпунова, Трубецкого и Заруцкого.

На этом же совете Ляпунов начал с того, что заявил, чтобы они, Трубецкой и Заруцкий, ездили теперь только к нему, поскольку, мол, их разногласия привели вот к такому, к провалу штурма.

– Почему мы должны ездить к тебе? – спросил его Трубецкой.

Измайлов, Просовецкий и другие военачальники поддержали его, высказались против того, что навязывал им Ляпунов.

– Всё должно быть в одних руках! И потом – кто указы-то пишет? Ты, что ли?! – спросил Ляпунов Заруцкого. – Ты не обучен грамоте даже! Хм! Я пишу указы, рассылаю по всей земле! Тут моя власть! – чётко заявил он.

– Какая твоя власть?! – удивился Заруцкий. – Такая же, как и моя!

Он начал злиться на Ляпунова.

– Ты, Прошка, задеваешь моих казаков и атаманов! Очень задеваешь тем твоим приговором! Знаю я: не земские стоят за ним! Ты стоишь! Атаманов моих потеснил этим приговором с поместьями! И казаков тоже! Как это получается у тебя, а?! Вот тут, в моих таборах, многие казакуют! Ушли от своих господ! Крестьянствовали, на земле сидели! А сейчас её же защищают от поляка! А ты им приговором этим: пойдёте, мол, опять под своих господ, за крепость! Как, скажи на милость, после того чтоб они на тебя смотрели? А-а!

Ляпунов резко бросил ему обвинение, что его казаки воруют, грабят по волостям.

– Да, не без того! – согласился Заруцкий. – А чем, скажи, им быть сыту? Ты же припасов-то не дашь! И земля твоя тоже! А твои земцы, те же сыны боярские, бегут со службы! С государевой бежали! А сейчас-то, в безгосударское время, и подавно!.. Сыты они! А сытый-то плох – как работник, так и ратник!..

Ляпунов исподлобья глядел на него, пока он говорил.

– Казацкое атаманьё! – с нескрываемой злобой тихо процедил он сквозь зубы.

– Ну, Прошка, гляди! – стал раздражаться Заруцкий на него от обиды за своих казаков. – Твои вояки-то, дворянские сынки, вон – опять побежали по домам! Под Кромами бежали! И сейчас бегут!

– А твои казаки – что! – не уступал ему Ляпунов. – Только грабят, насилие творят!

– А куда им бежать? У них ведь дома-то нет! А уж тем более поместий! Ты же их, моих атаманов, лишил поместий за их верную службу против поляков вот здесь, под Москвой! Ведь у них только и есть – кибитки да юрты! Как у степняков! В них и зимуют! Вот их жизнь – бродячья!..

В этот раз они разошлись мирно. Но каждый понимал, что схлестнуться ещё придётся здесь, под Москвой, деля власть.

* * *

На Ильин день [96]в таборе казаков Заруцкого всё шло как обычно. Казаки с утра неохотно и долго поднимались со своих лежаков, пригревшись в постелях. Наконец они стали выползать из шатров, палаток и татарских юрт. С похмелья все ругались.

У огромных котлов таборные кашевары ударили в колокол, созывая на раздачу пищи. Каша с салом, а к ней, в придачу, каравай хлеба на десяток человек. Получив каждый своё, казаки расползлись по палаткам. Паёк был скудным.

В середине дня вспыхнуло волнение, давно уже назревающее.

Заруцкий велел Бурбе узнать, что там. Вскоре Бурба вернулся.

– Плещеев поймал у Николы на Угреше наших казаков! И приказал пометать в воду! – сообщил он. – За делом, говорит, словил!

– Ну, малость побаловались казаки! Чей-то дворишко разорили? С кем не бывает, – стал оправдывать Заруцкий своих казаков. – И за это сразу садить в воду!..

Бурба, послушав его, ушёл от него с наказом: присматривать за порядком в таборах.

События же в таборах разворачивались стремительно. Они вышли из-под контроля того же Заруцкого. Их уже не мог остановить даже он.

– Давай круг!.. Круг давай! – носились по таборам неистовые, горластые.

Вскоре собрался круг. Атаманы уселись в центре его. Казаки же, что были помельче рангом, расселись подальше от них кругом.

«Ну вот и большой скоп!» – наблюдая со стороны за этим, подумал с усмешкой Дорога Хвицкой, дьяк Заруцкого. Его Заруцкий тоже отрядил следить за казаками, надеясь, что до безобразий не дойдёт.

Тем временем в центр, на майдан, вывели тех бедолаг, которых земцы пометали в воду. Те же по такому случаю ещё раз залезли, уже сами, в воду, чтобы выглядеть страдальцами, зная, что казацкая масса жалостлива, особенно вот к таким, своим…

– За что, казаки?! – завопил один из них.

Припадая на одну ногу, он прошёлся перед атаманами, протягивая к ним с мольбой грязные заскорузлые руки. Это был юнец с подбитым глазом и укороченной ногой, сросшейся после перелома. Сломал он её не в бою, не в драке даже, а упал как-то по пьянке с коня, который испуганно прянул в сторону и покалечил его копытами, когда он, припав к нему, дохнул на него перегаром.

Толпа казаков росла, ширилась, заполняла майдан между шатрами. В этот оборот, как в воронку, затягивало и казаков из станов Трубецкого и Просовецкого. Те набежали сюда, прослышав об этом случае. Они сидели, стучали саблями, если их что-то возмущало… Запаслись и водкой…

Бурба сидел среди атаманов. Но Заруцкого здесь не было. Тот уже давно не появлялся на кругу.

«Государские заботы», – обычно думал Бурба о нём и о том, что тот уж больно часто бывает у царицы…

– Ты бы не ходил туда, на