пришли к определенному выводу, — если заблаговременно ввинтить его, а теперь уцепиться, повиснуть на нем всем телом, — ворота этого даже не почувствуют: слишком ничтожной будет прибавка к их собственной массе.

Но ввинтить крюк — в этом что-то есть…

Ввинтить крюк. Зацепить за него трос. Крепкий проволочный трос. И другой конец троса удерживать не одному, а целой группе людей.

Ненадежно. Кто-то споткнется, упадет, выпустит трос, натяжение его ослабнет…

Тут нужен механизм. Лебедка, что ли.

Лебедка. При помощи которой даже один человек сможет, очень медленно, на тормозах, разматывая трос с барабана, позволить воротам открываться именно с той скоростью, какая нужна — и ни сантиметром быстрее.

Однако ворота потащат за собой эту самую лебедку, как детский автомобильчик. Вот если бы прикрутить ее. Привинтить… И тут я понял.

Привинтить к тем четырем мощным болтам, что торчат из потолка.

Конечно, чтобы дотащить лебедку и установить ее, майору понадобятся люди. Но когда они закончат, он отошлет их назад и дальше будет действовать один. Ввинтит крюк. Зацепит трос. Поставит лебедку на тормоз, натянув трос до предела. Лебедка проверена, испытана, она не подведет. Затем майор отопрет замки, но створки не тронутся с места: трос надежно удерживает их. Теперь можно подойти к лебедке и осторожно, по капельке, отпускать его.

Пластины ворот медленно движутся. Крутятся шестерни редуктора. Вращается ротор подрывной машинки. Но вращается медленно, еле-еле. И ток в обмотке возникает ленивый, слабый. Его недостаточно, чтобы дать заряд на пластины конденсатора, вызвать искру, чтобы сработал капсюль…

Наконец, створки доходят до упоров. Можно свободно вздохнуть, вытереть пот. Дело сделано. Можно идти внутрь и работать дальше. Остались пустяки.

Знай наших, — думает майор Шпигель каким-нибудь своим германским оборотом речи. — То-то было бы шуму, — продолжает он думать опять-таки своими, германскими словами, — если бы эти косоглазые попробовали сунуться сюда.

Знай наших, — думаю и я, лежа на тахте и одним боком ощущая тепло камина, другим — тепло женщины, прекрасной женщины, лучшей в мире. Лучшей для меня, а это главное… Знай наших! Счастливый был сегодня день, даже не день — вечер. Считанные часы. Но самые значительные события происходят порой за краткие минуты.

Значит, крюк с резьбой; характер резьбы виден на гайке, что лежит у меня в кармане. Трос с кольцами на конце, чтобы надеть на крюк: хороший стальной трос. И лебедка — такая, какую можно закрепить в туннеле, лучше всего — надеть на те четыре болта и затянуть гайки. Вот и все — и задача решена. Завтра, вернее — уже сегодня с утра надо заказать все это по телефону из города, чтобы сделали поскорее. И главное — предупредить Лидумса, чтобы не тыкался в запасные ходы, чтобы обождал меня. Я прилечу, мы оденемся, спустимся, сделаем дело, и все будут довольны, а он поможет мне задержаться здесь еще на день-другой, которые понадобятся нам с Ольгой, чтобы решить все наши проблемы.

Сделаю-ка я вот как. Сейчас еще ночь. Оля крепко спит. Спи, родная моя, прекрасная. Пока ты проснешься, я успею смотаться на почту, я помню — она тут, в километре, позвоню Лидумсу, закажу «молнию», не пожалею денег. Лидумса долго искать не придется — он ночует там же, в части. Изложу ему все и вернусь. Вернусь, сяду рядом с тобой и буду смотреть, как ты просыпаешься, чтобы не упустить первую твою улыбку, первую в наступающем дне…

Я мысленно говорил ей это, уже заканчивая одеваться. Бесшумно двигаясь, привел все в комнате в более или менее человеческий порядок, чтобы вещи не валялись, где попало. Укрыл ее потеплее. Ничего. Сулейманыч не обидится. Он меня любит, как и я его. И когда мы с ним наконец сядем поговорить, я просто скажу ему, что счастлив, и он за меня порадуется. Он независтлив. Он прекрасный мужик.

Уже готовый к выходу, я нагнулся над Ольгой. Она спала, и на лице ее почему-то было выражение озабоченности. Поцеловать? Нет, проснется. Поцелую утром. А сейчас — вперед марш!

Глава восьмая

I

Правду говоря, мне вовсе не так уж хотелось уходить сейчас в темноту. Но я знал, что если не встану и не сделаю сразу же всего, что можно было сделать уже сейчас, то все равно больше не усну и буду ругать себя, и презирать, и ненавидеть. А мне не хотелось ненавидеть себя в эту ночь именно потому, что это была такая ночь, главная, может быть, ночь моей жизни; я осторожно затворил за собой дверь и зашагал, не оглядываясь…

Для торжественной зори выстраиваются годы жизни, как выстраиваются роты. На правом фланге стоит оркестр, начищенные трубы отражают сумеречный свет. Кончается еще один день службы, заполненный делами плотно, как магазин — патронами. Воздух свеж и пропитан вечерними запахами, легкими и чуть горьковатыми; обычные команды, днем громкие и хлесткие, звучат сейчас протяжно и немного грустно. Чуть жалко прошедшего дня, потому что он уже минул, но к радостно: вечерняя поверка — а торжественная зоря и есть вечерняя поверка, общая для всего полка, стоящего в едином строю, — это предисловие к завтрашнему дню, и он окажется, будем надеяться, не хуже других.

Начинает оркестр — длинная пьеса, негромкая и лирическая (ее ноты есть в уставе), — и армия не лишена лирики. Ты слушаешь, и с мелодией зори в тебя входит спокойствие. Играет оркестр, и вдруг в его музыке, как это иногда случается, слышится другая мелодия: «Выхожу один я на дорогу…» Но нет, оркестр по-прежнему играет зорю — солдаты не выходят на дорогу в одиночку.

Потом проводят поверку — не старшины, как обычно, а командиры рот; голоса их звучат приглушенно, чтобы не мешать соседям, а названные тоже негромко откликаются из строя: «Я!». Затем снова вступает оркестр, и подразделения проходят маршем. Скоро отбой. День закончен.

Но мне еще далеко до конца. Очень, очень далеко. И, наверное, не ко времени думать сейчас о торжественной зоре. Мне предстоит другое…

Почта в доме сельсовета оказалась закрытой. Я рассчитывал, что там хоть кто-нибудь дежурит по ночам, но оказалось — ничего подобного. Я колебался недолго. Начатое дело надо закончить. А до шоссе отсюда оставалось всего с полкилометра. Пять минут ходьбы. Не может быть, чтобы не попался какой-нибудь ездок. Ну, а из города — не проблема. Возьму такси… Полчаса до Риги, полчаса обратно, там — ну, пусть час; еще полчаса на всякие непредвиденные задержки — так или иначе, еще до света я вернусь…

На шоссе я поймал частника. Он остановился охотно — ему, видно, и самому скучно было ехать в одиночестве по пустой ночной дороге. Я