— Было бы здорово, — говорит Пол, не отрываясь от своих досье. Ноутбук лежит у него на коленях.

— С чего вдруг ты решил в этом снова копаться? Ведь вердикт вынесут уже в понедельник. Так ведь? И вообще, хм, разве ты не бросил работу?

— Я кое-что упустил. Точно знаю. — Пол пробегает пальцем по странице, нетерпеливо перелистывая ее. — Мне нужно еще раз проверить все свидетельства.

— Пол! — Грег придвигает стул поближе к брату и уже громче повторяет: — Пол!

— Что?

— Хватит, братишка. Дело закончено. И все нормально. Она тебя простила. Ты сделал широкий жест. А теперь пора завязывать.

— Ты так думаешь? — закрыв глаза рукой, откидывается на спинку стула Пол.

— Если серьезно, то ты сейчас похож на маньяка.

Пол делает глоток кофе. Кофе совсем холодный.

— Это разрушит наши жизни.

— Не понял?

— Грег, Лив любила картину. И ее будет постоянно грызть изнутри, что… я в ответе за то, что она ее лишилась. Может, не сейчас. Может, даже не через год или два. Но это непременно произойдет.

— То же самое она может сказать и насчет твоей работы, — парирует Грег.

— Насчет работы я особо не переживаю. Мне давно пора было сваливать оттуда.

— А Лив говорит, что не переживает насчет картины.

— Ну да. Но ее загнали в угол. — И увидев, что брат разочарованно мотает головой, Пол снова склоняется над досье. — Грег, уж я-то точно знаю, как быстро все может измениться, и вещи, которые поначалу тебя особо не трогали, потом могут достать до печенки.

— Но…

— И я хорошо понимаю, как тяжело терять любимые вещи. Поэтому я не хочу, чтобы в один прекрасный день Лив, посмотрев на меня, стала усиленно гнать от себя мысль: «Вот тот парень, что разрушил мою жизнь».

Грег проходит через кухню и включает чайник. Заваривает три чашки кофе, одну отдает Полу. Потом, уже собираясь отнести две чашки в гостиную, кладет ему руку на плечо:

— Я знаю, ты любишь все доводить до конца, мой старший брат. Но хочешь, скажу откровенно? В этом деле, чтобы все получилось, тебе остается уповать лишь на Бога.

Однако Пол уже не слушает его.

— Список собственников, — бормочет он себе под нос. — Список нынешних собственников работ Лефевра.

Грег просыпается через восемь часов и обнаруживает маячащее перед ним лицо маленького мальчика.

— Я есть хочу, — заявляет малыш и яростно трет пуговку носа. — Ты говорил, у тебя есть «Коко попе», но я не нашел.

— Внизу в буфете, — сонно отвечает Грег, машинально отметив, что между занавесками не пробивается свет.

— И у тебя нет молока.

— А который час?

— Четверть седьмого.

— Уф! — Грег зарывается под одеяло. — Даже собаки не встают в такую рань. Попроси своего папу.

— Его нет.

Грег медленно разлепляет глаза, смотрит на занавески.

— Что значит, его нет?

— Он уехал. Спальный мешок свернут. Не думаю, что он спал на диване. А мы можем купить круассаны в том месте, дальше по дороге? Шоколадные?

— Я уже встаю. Я уже встаю. Я встал. — Грег принимает сидячее положение и яростно чешет голову.

— А Пират написал на пол.

— О боже! Блестящее начало субботнего дня!

Пола действительно нет, но он оставил записку на кухонном столе. Она нацарапана на обороте свидетельских показаний и положена на кучку скомканных бумаг.

Пришлось срочно уехать. П-та, присмотри за Джейком. Я позвоню.

— Все в порядке? — увидев выражение лица Грега, спрашивает Джейк.

В кружке на столе ободок от черного кофе. Оставшиеся бумаги выглядят как после взрыва.

— Все замечательно, карапуз, — ероша волосы, отвечает Грег. Он складывает записку, убирает в карман и начинает приводить хотя бы в элементарный порядок досье и бумаги. — Вот что я тебе скажу: предлагаю испечь на завтрак блины. Как насчет того, чтобы натянуть прямо на пижамы пальто и сгонять в магазин на углу за яйцами?

И когда Джейк уходит из комнаты, Грег хватает мобильник и посылает эсэмэску:

Если ты прямо в эту минуту трахаешься, ты мой должник по гроб жизни.

Прежде чем положить мобильник в карман, Грег с минуту смотрит на экран, но ответа не получает.

Суббота, слава богу, — очень насыщенный день. Лив сначала ждет покупателей, которые должны прийти и все оценить, затем — их строителей и архитекторов для оценки предстоящей работы, которой, естественно, непочатый край. Лив ходит вокруг чужих людей в своем доме, старается держать дистанцию, сохраняя баланс между любезностью и дружелюбием, как и подобает продавцу такого дома, и не показывать свои истинные чувства, то есть не переходить на крик: «УБИРАЙТЕСЬ ПРОЧЬ!», сопровождаемый детскими размахиваниями руками. Она пытается отвлечься, занимается уборкой и упаковкой вещей, находя утешение в выполнении мелкой работы по дому. Она уже выбросила два мешка старой одежды. Позвонила нескольким агентам по аренде квартир, но всякий раз, как она сообщала им сумму арендной платы, которую в состоянии платить, ответом ей было презрительное молчание.

— Скажите, а я вас раньше нигде не мог видеть? — спрашивает один из архитекторов, когда она кладет трубку на место.

— Нет, — поспешно отвечает она. — Не думаю.

Звонка от Пола так и нет.

Днем она отправилась к отцу.

— Кэролайн приготовила тебе к Рождеству ну очень красочный горшок, — сообщает он. — Тебе очень понравится.

— Прекрасно, — отвечает она.

На ланч они едят рыбу с мексиканским салатом. Кэролайн ест и одновременно что-то мурлычет себе под нос. Отец Лив поднялся до съемок в рекламе страхования автомобилей.

— Вероятно, я должен изображать цыпленка. Цыпленка, получившего бонус за безаварийную езду.

Лив пытается слушать болтовню отца, но все время думает о Поле. Мысленно прокручивая события вчерашнего дня. В глубине души она удивлена, что он не позвонил. «Боже мой, я превращаюсь в этакую настырную подружку. А мы ведь даже двадцати четырех часов официально не провели вместе». Надо же, «официально»! Просто смешно.

Лив не хочется возвращаться в Стеклянный дом, и она задерживается у отца дольше обычного. А тот в полном восторге: слишком много пьет и достает ее черно-белые фотографии, которые нашел, разбирая ящики стола. Есть нечто непривычно земное в разглядывании фотографий, они словно напоминают ей, что она прожила целую жизнь до того: до начала судебного процесса, до появления Софи Лефевр и дома, который ей не по карману, а еще маячившего впереди ужасного последнего дня суда.