Битлов он уже считал «частью истории», и это чувство только усилилось, когда стало ясно, что нет надежды отобрать у ATV Music право на Northern Songs. И потому «Something», новый сингл группы, интересовал Джона лишь постольку-поскольку. Впервые дуэт Леннон — Маккартни, стержень Beatles, пустил песню Джорджа Харрисона на первую сторону пластинки. И хотя «Come Together», сочиненная Ленноном, получила такую же рекламу, внимание Джона поглощал новый экспериментальный альбом Джона-и-Йоко — «Unfinished Music № 2: Life With The Lions»[132]. Название было шуточной отсылкой к семейному радиошоу на BBC «Жизнь со Лайонсами»[133], которое он любил в детстве. В альбом вошла запись сердцебиения нерожденного ребенка, которого не доносила Йоко.

Продажи оказались мизерными.

Реакция на новый альбом была уже стандартной. Все, что в те дни делали Джон и Йоко, рассматривалось сквозь призму их взаимной одержимости друг другом — хотя Леннон бы с этим не согласился. Для него они были «мистер и миссис Мир». И в середине декабря, после выступления на лондонском благотворительном концерте ЮНИСЕФ вместе с Delaney & Bonnie & Friends, когда Джордж Харрисон, Эрик Клэптон и Кит Мун присоединились к нему на сцене в поистине супергрупповом джем-сейшене, пара запустила рождественскую кампанию за мир «War is Over»[134]: разместили в центрах крупных городов в двенадцати странах по всему миру одинаковые большие белые рекламные щиты, на которых крупными заглавными черными буквами значилось: «ВОЙНА ОКОНЧЕНА» — и ниже другим шрифтом, поменьше: «Счастливого Рождества, Джон и Йоко».

Бог его знает, повлияли ли эти щиты на мир во всем мире, но, как считал Джон, они, как и «постельные протесты», задавали тему для газетных колумнистов, а также радио- и телеведущих в преддверии Рождества.

Он мало что знал о Ронни Хокинсе, пока не встретил того на рок-н-ролльном фестивале мира в Торонто. Знал только то, что Ронни родился в Арканзасе, был ранним рокером времен Элвиса и «тряс когда-то задницей», а теперь его группа, The Hawks, переименовалась в The Band и обосновалась в Канаде. Но Джону хватило и этого — когда Ронни предложил Леннонам использовать его дом как канадскую штаб-квартиру, Джон быстро согласился. Ронни, его жена Ванда и их дети просто не понимали, что их ждет.

Они готовились отпраздновать тихое, мирное Рождество, с маленькой елочкой в мигающих гирляндах, в просторном доме с садом среди заснеженных полей Онтарио. Но через несколько часов из Capitol Records прибыл фургон и выгрузил самую большую, самую белую, самую синтетическую в их жизни рождественскую ель, украшенную клетчатыми лентами, а также позолоченную клетку с двумя белоснежными, хотя и не очень-то воркующими голубями. Затем явились техники телефонной компании, проложив с полдесятка новых линий, и макробиотический повар с книгой дзенских рецептов, а следом шофер привез юную посудомойку.

И это было только начало. Вскоре прибыли Джон и Йоко, которым Ронни и Ванда уступили свою двуспальную кровать. Их сопровождали ассистент, искусствовед Энтони Фосетт и я, ваш покорный слуга, а из Парижа приехал художественный издатель, прихватив с собой пятьсот литографий (лимитированный выпуск!), недавно нарисованных Джоном — как-никак, бывшим студентом художественного колледжа — для раздачи автографов.

На этом помехи не кончились. На буфетах и диванах Хокинсов появились плакаты с надписью «ВОЙНА ОКОНЧЕНА» (и пара-тройка «БРИТАНИЯ УБИЛА ХЭНРЕТТИ», озадачившие всех, но только не гостей), затем явились телепродюсеры с канадских и американских каналов вместе со своими звукорежиссерами, операторами и интервьюерами, а вслед за ними — радиорепортеры со своими диктофонами и газетчики со своими блокнотами.

Джон был в своей стихии. Час за часом он и Йоко — но главным образом он, ибо именно с ним все хотели поговорить, — беседовали с ведущими радиопрограмм по всей территории США и Канады, прежде чем прерваться на легкий перекус и суматошную раздачу литографий, на которых Леннон писал свое имя под рисованными сценками из их сексуальной жизни. Он несколько месяцев корпел над ними дома, в уединении, и теперь жаждал явить их всему миру. Степень интимности, изображенная на литографиях, была неожиданной.

— А что ты так часто рисуешь куннилингус? — спросил я художника, передавая ему лист за листом на подпись.

— А мне это нравится, — лукаво улыбнулся Джон.

Йоко стояла немного в стороне и без всякого выражения смотрела перед собой.

Несколькими годами раньше Джон сказал Морин Клив: «Надеюсь, я перерасту эти сексуальные безумства». Но когда та стала расписывать ему радости супружеской верности, он с усмешкой добавил: «Хотите сказать, я что-то упускаю?»

Теперь у него не возникало даже мысли о неверности.

— Знаешь, у нас нет иммунитета к сексу, — сказал он. — Мы все время пытаем друг друга расспросами. Но нужно взвесить, стоит оно того или нет. Есть разница между интересом к другим людям и сексуальными фантазиями о них. Мы не прочь сходить на секс-шоу… ну, понимаешь, да? Подсмотреть. Но как-то не очень хотим присоединяться. Наша главная проблема — найти похожих людей, тех, кого заводит то же, что и нас.

— Мы очень ревнивые, — промолвила вдруг Йоко.

— Я к зеркалу ревную, — согласился Джон.

— А я скоро пойду переоденусь, — произнесла Йоко через несколько минут.

— О, хорошо, а я приду и посмотрю, — откликнулся он и положил ручку.

О том, хороши ли его рисунки, Джон понятия не имел. Ему это было до лампочки. «А, по-любому никто не воспримет их всерьез», — сказал он. Он только что прочитал статью в Daily Mirror, где его назвали «клоуном года», и посмеялся над ней. Нет, не обиделся. Ему нравилось читать о себе, что бы кто ни писал.

Но пока я наблюдал за ним в тот канадский уик-энд — вдалеке от приземленных дразнилок других битлов и его коллег из Apple, не говоря уже о назойливой и циничной британской прессе, знавшей его как облупленного, — я видел, как он наслаждается почитанием, которого не получал в своей стране. Один нью-йоркский арт-дилер, который, как всем показалось, посматривал на литографии с очевидным коммерческим умыслом, говорил, что Леннона должны номинировать на Нобелевскую премию мира. Местный раввин провозглашал Джона и Йоко «лучшими людьми», каких он когда-либо встречал. Словно группа поддержки, в Канаду приехали комик Дик Грегори и поэт Аллен Гинзберг, потом было приглашение в Торонто, в дом медиаинтеллектуала Маршалла Маклюэна, и, в довершение всего, аудиенция в Оттаве у канадского премьер-министра Пьера Трюдо.

Джон нуждался в лести. У него уже много месяцев не было такого хорошего настроения, как в тот день, когда он, в